Дарья Иволгина - Проклятая книга

Атака русских на Вайсенштейн захлебнулась почти сразу.

Разозленный, мокрый, князь Мстиславский вернулся в лагерь, сдернул с головы шлем, напустился на первого попавшегося — за что-то его отругал, затем заорал:

— Глебова!

Явился пред очи командующего Севастьян Глебов — забрызганный болотной жижей, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, с грязью под ногтями и кровоточащей ссадиной на руке. Князь Иван начал распекать его:

— Почему взорвали раньше условленного?

Севастьян даже задохнулся от негодования.

— Взорвали по условленному! — закричал он, себя не помня, прямо в лицо командующему. — Сразу с рассветом!

— Рассвета не было! — крикнул Мстиславский. От ярости он брызгал слюной. — Не было! Вы раньше взорвали!

— Просто был туман, — сказал Севастьян неожиданно тихим, севшим голосом. Он вдруг ощутил невероятную усталость. Напряжение минувшей ночи и печаль утра, а затем сразу беготня и сумятица сражения измотали его. Силы закончились. Севастьян широко зевнул и покачнулся. — Прости, князь, — проговорил он, хватаясь за руку Мстиславского, чтобы не упасть, — стоял туман, и вы не видели солнца… Мы-то взорвали вовремя…

Мстиславский сердито отдернул руку, и Глебов повалился на землю. Князь Иван продолжал что-то говорить, но Севастьян уже не слышал его — он крепко спал.

Спустя пять недель после неудачного первого штурма Мстиславский принял единственно верное решение и повернул с войском обратно на Москву. Замок Вайсенштейн остался стоять как стоял, с несколькими проломами, но нетронутый. Прорваться внутрь русским так и не удалось. Устоял и Ревель. Ливонская война закончилась.

Севастьян Глебов с Ионой отошли от основных частей русской армии с тем, чтобы повернуть на северо-запад. Они знали, что их с нетерпением ждут в Новгороде.

Вадим Вершков остался в Новгороде хозяйствовать сразу на два дома. Флоровский отпрыск привычно перешел в руки Настасьи — та охотно нянчилась с любыми детьми, не делая различий между своими и чужими.

Дочка боярина Глебова обладала удивительной тихостью нрава. Может быть, поэтому от нее рождаются одни девочки, думал Вадим. А что? Дочь — тоже прибыток. От хорошей дочери ничего, кроме радости, у отца быть не может. Если удачно выйдет замуж — будут внуки, выгодное родство. Если пойдет в монастырь — будет у семьи молитвенница.

А если дочери пойдут в Настасью, то лучшего и желать невозможно.

Эти девочки хорошо влияли на Ваню. Он переставал капризничать и бедокурить, начинал слушаться и даже пытался угождать своим «наставницам».

«Вот ведь интересно, — думал Вадим, наблюдая за возней детей, — им никто не рассказывал: ты девочка, ты мальчик; они сами это откуда-то знают. Мальчишка считает своим долгом производить впечатление на слабый пол…»

Ваня действительно даром времени не терял, вытворял разные штуки. Разбегался и со всего маху прыгал прямо на середину лужи, поднимая тучи брызг. И сестрички, обычно такие благонравные, вели себя так, как обычно держатся девицы на каком-нибудь рыцарском турнире, наблюдая за горделивой выездкой закованного в броню высокородного господина с длинным турнирным копьем: они подталкивали друг друга плечами, прикрывали рты ладошками и сдержанно хихикали.

Поощрение оказывало на Ваню чарующее воздействие. Он взмахнул руками и упал в лужу животом. Девочки отскочили и дружно засмеялись. Засмеялся и мальчик, весь мокрый.

«Инстинкт? — продолжил Вадим свое размышление. — Да, так нас учили. Всем управляет инстинкт. Это он побуждает самца петь и расправлять хвост пошире, а самочку — делать вид, что ей все равно, и сидеть в сторонке с заинтересованно-отрешенным видом… Но, может быть, дело совсем в другом. Потому что кто изобрел инстинкт? Природа? Мудрая мать Природа? Почему бы прямо не сказать — так устроил Бог…»

— Батюшки! — донесся голос Настасьи. — Как извозился-то, сударь мой, с головы до ног весь в грязи! Как отстирать теперь? А вы, красавицы, что же смотрите и ничего не говорите?

Супруга Вадима сошла с крыльца — плавной походкой, в одежде вседневной, но очень красивой, тщательно вычищенной. В который раз он залюбовался ею. До чего же повезло! И как она ухитряется в любой ситуации выглядеть такой павой?

Вот берет Ваньку под мышку, несет умывать, а девочки бегут следом, семенят и что-то щебечут…

На мгновение Настасья встретилась взглядом с размышляющим о смысле жизни мужем. Он вдруг покраснел: в самом деле! Сидит тут, бездельничает, а у него на глазах дети чуть в луже не утонули! «Современная» жена уже бы пополам перепилила: «На что ты годен, лоботряс, даже за детьми не уследишь — еще бы, не тебе стирать!»

А эта только улыбнулась чуть. Их первое счастье не поблекло, не выцвело из-за бесконечных будней. Напротив, оно стало еще ярче. Вадим смотрел на Настасью год за годом, и ему казалось, что все отчетливей, все лучше он ее видит. И чем больше он видел, тем краше она становилась в его глазах.

Детские голоса постепенно смолкли. Вадим встал и направился из сада в горницу. Он слышал доносившиеся оттуда через открытое окно разговоры и понял, что к нему пришел человек по делу.

Этого человека Вершков ждал уже несколько дней. Уезжая, Флор передал ему не только свое дитя, но и оставленные в Новгороде дела.

Дело, собственно, было несложным. Для поездки Флор взял деньги у купца Степана Семеновича Гаврильчикова. Залогом оставил небольшую баржу с товаром из Англии — десятком штук хорошего сукна. Гаврильчиков должен был прийти и обсудить условия, если Флор еще не вернется к определенному сроку.

Срок этот приближался. За жизнь Флора и своих товарищей по Петербургу Вадим особенно не беспокоился. Знал, что эти люди выберутся из любой, самой гиблой истории. И не в том даже дело, что люди они какие-то особенные (хотя и в этом тоже). Просто они обладали нестандартным набором знаний, подчас очень неожиданным для шестнадцатого века. Как говорится, все потомки не потому «умнее» предков, что на самом деле умнее (или что у человека эволюционирует мозг, к примеру), — просто ученый более нового поколения всегда стоит на плечах предшественников.

Нет, за ребят можно не волноваться. Куда тревожнее за Севастьяна, брата Настасьи, — все-таки на войну человек отправился. Но, опять же, бывали случаи, когда один убивается, упав с крыльца родного дома, а другой всю войну пройдет — и невредим вернется. У прадеда был сослуживец, он отвоевал от Бреста до Берлина без единой царапины, а десятого мая 1945 года, изрядно выпив в том же Берлине, рухнул с лавки — да так неудачно, что сломал себе шею. Там и похоронен.

В общем, судьба.