Александр Зорич - Пилот мечты

— Я как раз на него смотрю!

— Тебе нравится?

— О да! А ты продолжай, это так… необычно…

— Звезда живет, сияет, освещая мир, но короток ее век, как век гения, который сжигает сам себя ради дела! И вот она взрывается — колоссальный катаклизм сверхновой. И что же мы видим? Абсолютная смерть на миллиарды километров выбрасывает что? Семена жизни! Звездный газ — водород и гелий разлетаются в Галактике, чтобы потом найти кусочки другой звездной пыли, чтобы, повинуясь принципам любви, соединиться, закружиться вокруг фокуса притяжения и породить новую звезду! Которая породит вокруг себя новые планеты… О, Рошни, солнце мое, какая ты гибкая! А если ножку вот так? Невероятное что-то…

— Андрей, ты мне волосы придавил, больно! Ага, теперь хорошо! Ой какой ты упругий, да-а-а… что… что дальше…

— …а может быть, водород нашей сверхновой найдет планету? И тогда, через миллиарды лет — смешной срок, появится вода, атмосфера, ее согреют лучи солнца, появятся первые микроорганизмы, которые, все усложняясь, зачнут разумную жизнь! Разумные существа узнают любовь, и вот на далекой Вэртрагне родишься ты, Рошни… как я счастлив, о Митра, Рошни, я люблю тебя!

— Я люблю тебя, Андрей!

— Таким образом, смерть звезды дает жизнь. Строго говоря, нет никакой смерти, есть бесконечная цепь перерождений, бесконечные конец и вновь начало, перетекающие друг в друга… Как мы сейчас, солнце мое! Это ли не есть ярчайшее проявление любви? Тот факт, что звезда — запредельно горячая и неразумная, любит нас, козявок, так сильно, что отдает себя, чтобы родились мы?

— А как же Бог? Ты говоришь об эволюции. Эволюция подразумевает автономность, и в ней нет места Богу… Возрожденная Традиция не признает эволюции именно по этой причине… Андре-е-ей, ты неподражаем, быстрее, пожалуйста!

— Какая глупость! Эволюция — есть высшее чудо Вселенной! И это процесс строго запрограммированный и гениально задуманный! Какова вероятность того, что из миллиардов в тысячной степени тератонн Большого Взрыва могли сами собой, случайно, родиться первые звезды? И какова вероятность того, что из бушующего субатомного огня случайно появились молекулы органики? Которые сами сложились в одноклеточную амебу? И как могла амеба сама по себе развиться в непередаваемо прекрасную Рошни Тервани? Мы оба учили высшую математику и знаем, что вероятность находится в районе нуля. Сама мысль о случайности эволюции оскорбляет мое ratio! И главный вопрос: кто построил и взорвал Главную Бомбу? Кто автор Большого Взрыва? Я думаю тот же идеальный разум, который научил атомы притягиваться, заложив в программу главный принцип — любовь!

— Как ты правильно говоришь, да… гравитация движется любовью, какая же у нас с тобой гравитация, Андрей, я люблю тебя!

— В нашей Галактике четыреста миллиардов звезд, еще сто в Магеллановых Облаках, примерно у каждой сотой звезды есть системы, в среднем из пяти планет. Если каждая тысячная несет жизнь, значит, Галактика буквально кишит жизнью! Это тоже любовь, Рошни, столько жизни не бывает без любви!

— О-о-о, да! Теперь ляг на спину, пожалуйста!

— Хорошо. Ох, как хорошо! Любовь в основе всего. Основные морально-этические принципы, не считая некоторых узкокультурных табу, происходят из принципов любви. Ты понимаешь, что это значит, Рошни? О, Рошни, да! Да! Это значит, что «не убий» и «не укради» неизменно справедливы, и на Земле, и в Туманности Андромеды! Осталось разобраться с «не прелюбы сотвори»… Да-а-а!!! Рошни, мы что же, не предохраняемся?

— Об этом на «Хагене» надо было беспокоиться! Теперь уже все равно. Андрей, с тобой просто нереально хорошо! Я столько раз подряд ни с кем не кончала, ух!

— Рошни?

— Что?

— Я уже опять могу.

— Врешь, пяти минут не прошло, такого не бывает… ой, нет, правда!

— Это любовь, Рошни.

— Андрей, я люблю тебя!

Утром мы расстались. Рошни должна была явиться на поверку в 10–00. Заснули мы часов в семь, так что подъем был тяжелый.

Не было разрывающей тоски. Мы оба знали, что встретимся, что бы ни случилось. Мы не говорили об этом, просто я знал, и она знала, и я знал, что она знает.

Эскадра Великой Конкордии уходила, унося фравахары, Атур-Гушнасп и Священный Огонь моей любви.

Опустошения, боли и муки расставания не было, лишь светлая грусть.

Двадцать «Хагенов» прошли в строю фронта над конкордианским ордером. Мы стреляли пиро-ракетами, мы салютовали клонам, пока не опустели боеукладки. От их кораблей в черное небо потянулись ответные огни, нарядные и праздничные.

О да! Мы встретились. Иначе не стоило затевать всю эту историю. Но — если бы я знал, как именно встречу Рошни… Если бы мы все знали, что салютуем в виду флота Конкордии последний раз!

Август 2621 г.

Орбитальная база «Тьерра Фуэга»

Тремезианский пояс, система Лукреции, планета Цандер

Генеральный конструктор— гг. Дитерхази, Родригесу: Испытания прототипов 5-бис и 5-тер считаю абсолютно преждевременными по причине очевидной незавершенности стендовых испытаний энергосистемы изделия.

Ферейра— Генеральному конструктору: Глубокоуважаемый господин Эстерсон! Убедительно прошу вас впредь не обращаться к хозяевам концерна с докладными записками за моей спиной, поскольку это является грубым нарушением производственной и деловой этики.

Все-таки я красиво соврал, говоря, что мне было не очень грустно, когда Рошни улетела. Было. И очень. И не только грустно — слишком много синонимов этого чувства в русском языке, но ни один не описывает его полностью адекватно.

Спасибо работе, для депрессии не было места.

Ладно, вылеты — дело привычное.

Вся база полнилась слухами. Разговорчиками. Пересудами. С исчезновением клонов развлечения кончились, и личный состав горячо кинулся обонять манящий аромат Тайны, что выражалось в безудержной болтовне и пустопорожних обсуждениях. А с другой стороны, что еще обсуждать? Антонио Роблеса? Хризолиновые астероиды?

Предмет пересудов содержался в тех контейнерах, что я заприметил на палубе, когда собирался лететь в компании Тойво Тосанена и темпераментной «Доны Анны». Меня тогда еще ловко отбрил корректный молодой человек в костюме, помните?

Не важно, я помню.

На «Тьерра Фуэга» то и дело возникали какие-то непонятные люди. Некоторые быстро исчезали, некоторые оставались надолго. Никто ничего не знал, даже всеведущий бармен Фурдик, что подливало люксогена в дьюары. И мы болтали, шушукались, терли, звиздели, а ясности не прибавлялось.

В атмосфере набухало Событие. Станция жила ожиданием.

Теперь пару слов о непонятных людях.

В «Террагоне» я наткнулся на одного. Дядька лет сорока пяти — пятидесяти. Внушительный живот. Костюм-тройка в белую полоску, розовая рубашка, галстук, сигара. Властное лицо, хоть и обрюзгшее. Властность, впрочем, слегка портилась из-за солнечных очков и сантиметровой штукатурки, которые силились, но никак не могли скрыть убедительный фонарь под глазом. Опознавательных знаков не наблюдалось. То есть ни бейджа, ни значка, ничего.