Алексей Колентьев - Туман войны

— Мой господин автарх Феоктист, просит дозволения выступить посредником, между тобой и N67. — Полоний, несмотря на всю выдержку, не удержался и нервно сглотнул. — Парламентёром и голосом царя Митридата, деспота Эвксина. Он в скором времени прибудет в Медиолантий в качестве посла с миссией от Бессмертного. Мы просто хотим предложить Совету свои услуги, никто не знает уловки синтетов [47]лучше нас. Пойми, о светлейший автарх, скоро правду о полярных рудниках узнают многие. В том числе и Флоксис со своими шакалами-триумвирами.

Павлантий отшатнулся от собеседника, откинувшись на спинку кресла как от удара в челюсть. Заключение противного богам союза с синтетами и их марионеткой — Митридатом, это всё равно, что говорить о воздержании от мяса голодному льву. Слушать и кивать он будет, но в конечном итоге всёравно тобой закусит, когда пустые речи утомят хищника. Но как же быть с империей, если Феоктист через своего шпиона ясно даёт понять: или Конфедерация примет помощь Митридата, или Александрия откроет всем истинное положение на альвиевых копях и не исключено перейдёт под руку Митридата. Имперцы, так или иначе, сравняют ненавистный им «рассадник ереси» — так они именуют Александрию, Феоктист это очень хорошо понимает, поэтому и вышел на представителей этого…существа, осквернившего само понятие «бессмертный». Что же хитрый александриец предложил Митридату от имени Конфедерации в обмен на союз? В любом случае выбора нет, нужно вновь созвать представителей олигархата и немедленно.

Снова взяв себя в руки, Павлантий твёрдым голосом произнёс, глядя александрийцу прямо в глаза:

— Совет соберётся немедленно. Мы обсудим предложение твоего господина, более ничего не обещаю. Ступай и да пребудет над тобой благословение олимпийцев.

Полоний только понимающе улыбнулся. С толикой плохо скрываемой иронии в голосе произнёс традиционную формулу прощания и удалился. Чуть погодя, из-за отъехавшей в сторону декоративной панели с изображением сцен охоты на оленей, вышел и снова оказался у стола жрец Хроноса. Председатель даже не смотрел в его сторону отдавая приказания секретарю, о срочном созыве Совета. Софрон сам заговорил и голос его не был весёлым как несколько минут назад, до визита посланника Феоктиста.

— Это единственный выход для нас, Павл. Войска синтетов это весомый аргумент в переговорах с империей. Флоксис не дурак, связываться с «бездушными», он не станет. Это даст нам время на подготовку…

— К чему? Только если собрать шмотки и семейство и отъехать к аргосскому диктатору в изгнание. Или ты говоришь об организованном отпоре, большой войне, как тридцать лет назад? Олигархи скорее принесут ключи от городов имперцам, нежели согласятся выдвинуть единого кандидата на роль командующего объединённой армией. И тебе всё это хорошо известно: нас раздавят поодиночке, как и задумывал Флоксис и его триумвиры. Но и на пакт с Митридатом никто из автархов не пойдёт — их свергнет собственный народ.

— Не надо преувеличивать ненависть демоса к синтетам. — Софрон вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую «табулу» [48]и вызвав небольшой голоэкран начал водить пальцем по появившейся цветной таблице. — Феоктист уже год как исподволь готовит почву для принятия союза с Митридатом. Его борзописцы внушают демосу всего Семиградья, что по крайней мере, синтеты не страшнее рабского аксона в голове. Народ уже почти согласен — взгляни на рейтинги опросов.

— Ну, тогда нашим шпионам из департамента разведки нужно урезать денежные персоналии, [49]ровно на треть. Раз они проморгали заговор, раскинувший сети прямо у них под носом.

— Заговорами занимается контрразведка, старый друг. — Софрон снова улыбнулся, убирая «табулу» в карман. — Смирись, придётся засунуть гордость и принципы подальше…

— А что это… ЭТО… — Председатель особенно выделил слово которым обозначил Митридата, не желая произносить вслух, титул святотатствующего безумца- Потребует от нас? Душу в заклад или наших юношей в свою армию?!

Неизбежность, о которой говорил жрец, злила Павлантия сверх всякой меры. Хоть он и понимал, что Софрон прав, но сознание не хотело смириться с той лавиной фактов, которая обрушилась на Председателя.

— Митридат жаждет только одного — политической легитимности …

— Да?! А что потом… — Павлантий снова вскочил, но резкая боль в правом боку принудила автарха со стоном и ругательствами опуститься в кресло. — Чего ещё захочет это древнее пугало, а Стеф?..

Иерарх снова надел маску и его теперь уже синтезированный баритон, каким говорят все жрецы Бога времени, зазвучал из-под маски особенно сухо и официально:

— Чего бы он не захотел, Совет даст ему это. Собственно я говорю теперь от имени Олимпийского синклита. Жрецы всех богов приговорили — дайте Митридату то, что он просит или Боги проклянут олигархию. Подчинитесь или уйдите.

Павлантия словно окатили холодной водой. Воистину, грядёт эра перемен: жрецы никогда до нынешнего дня не осмеливались так дерзко говорить со светской властью, тем более противопоставлять себя ей. Наступило начало конца, председатель буквально слышал, как дрожит и оседает фундамент с таким трудом взлелеянного равновесия. Мир рушился. Взяв себя в руки и выйдя из-за стола он, чеканя каждое слово, произнёс:

— Решать, что и кому дать, а что запретить, это прерогатива Совета олигархов. Я услышал мнение Синклита и доведу его до их сведенья. Не задерживаю тебя, иерарх Стефаний, прощай.

Повисла долгая тягучая пауза, во время которой Софрон замер, словно борец-стасиец [50]пропустивший смертельный удар, но быстро совладав с эмоциями развернулся и тяжело ступая, направился к выходу. Но на пороге, пока двери ещё не разошлись в стороны, он обернулся и отключив синтезатор речи, произнёс уже спокойно:

— К чему этот пафос, старый друг? Сейчас не время цепляться за догмы, лучше пожертвовать малым, дабы избежать потери всего, что мы имеем. В любом случае ты будешь в меньшинстве, прощай.

Павлантий ничего не ответил, подойдя к окну, он прижался к толстому стеклу лбом и посмотрел на затягиваемое тучами тёмно-синее небо. На стекло упали первые, тяжёлые капли дождя, которые согнал прочь налетевший, порывистый северо-западный ветер. Председатель ощутил себя особенно старым и что самое противное — бессильным что-либо изменить. Грядущий день сулил спасение и гибель, но это опять видели только он сам, да ещё этот лукавый кадавр в стеклянной бочке с мутной влагой, которого все зовут Оракулом…