Алексей Колентьев - Туман войны

— Всё понятно — Я собрал документы со стола, подтягивая к себе планшетку, куда привычно стал заправлять новые карты — Каков будет способ эвакуации… На случай, если нам удастся выполнить задание?

— В нейтральных водах лежит в дрейфе наше океанографическое судно «Академик Потапов», находящиеся на его борту боевые пловцы смогут высадиться на побережье, в указанной на вашей карте трёхкилометровой прибрежной зоне. Активируйте штатный радиомаяк — Гера кивком показал на плоскую чёрную коробочку вытряхнутую мной из пакета в последнюю очередь — И за вами придут в течение часа.

Нужно отдать Шмидту должное: парень не увещевал меня по поводу того, что мы обязательно сможем вернуться и всё дело это просто рядовая операция, какие он лично крутит сотнями каждый божий день. И он и я понимали, что даже случись кому-то выжить в ближайшие сорок восемь часов, это не обязательно буду я или кто-то из моих бойцов. Наверняка эти самые морские черти уже высадились дня два назад и просто в нужный момент продублируют нашу операцию, а мы сыграем роль беспокоящее-отвлекающего фактора. Это в кино и приключенческих книгах, главному герою рассказывают всю подноготную: куда и зачем он идёт, да кто приказал, да зачем нужно, чтобы именно он сел голой жопой на очередного ежа. В жизни всё с точностью до наоборот и если уж посылают, то говорят только самый минимум, а если возможно, то вообще ничего не узнаешь. Как правило, диверсантов вроде меня в плен никто не берёт, но это на большой войне, там действительно возиться некогда. А вот что касается войны охлаждённой, где пострелушки это скорее крайняя мера, взять вражеского языка, да ещё в сознании, это бонус. До сих пор помню учебный фильм, который нам показывали в брянском центре. Американцы широко рекламировали выступления наших солдат, захваченных в плен афганскими «духами». Внешне, всё выглядело очень даже презентабельно: одетые в дефицитные и оттого жутко желанные многими согражданами импортные шмотки, «пленники гор» вещали про свою сладкую жизнь в Америке, показывали свои дома и квартиры, один даже был с какой-то крашеной перекисью шалавой в обнимку. Инструктор по психологической подготовке, который крутил кино на этом моменте остановил плёнку и спросил у нас, что во всех этих людях есть общего, кроме того очевидного факта, что все они выбрали свободу, ценой предательства. Помню, как все загомонили, поднимая психологические профили изменников, шурша конспектами. Я молчал, глядя как хорошо скрытое неудовольствие нет-нет да и проглядывает на лице пожилого подполковника чьей основной отличительной чертой были блестящая как бильярдный шар голова, да усталый карие глаза на гладком, опалённом страшным ожогом лице. Вот тогда-то и проявилось чутьё Андрея Седельникова: он так же как и я помалкивал, но совершенно по-иному. Нужно сказать, что этот кряжистый, невысокий крепыш с грязно-зелёными глазами на круглом скуластом лице, ещё тогда меня сильно удивил. Дождавшись, пока последний знаток закончит изрекать длиннющие фразы затверженные из конспекта, Седельников или просто Вампир, как его прозвали за редкостное хладнокровие и аномальную выносливость, просто ответил:

— Взгляд у них у всех загнанный, боятся они что-то другое ляпнуть. Вот тот, последний с крашеной шала… девушкой — Тяжёлый, давяще-неприятный взгляд Седельникова упёрся в дрожащий на паузе кадр запечатлевший счастливого перебежчика — Этот сам перебежал, но всё равно чего-то боится. Сломали их. В плен сдаваться нельзя, иначе как эти бля… козлы, будем блеять под чужую дудку.

Инструктор удовлетворённо кивнул, а я только после слов Вампира понял, что смущало меня все полтора часа просмотра. Седельников всегда умел чувствовать чужой страх и что самое главное, умел обуздать свой собственный. Для себя я понял и после не раз и ни два убеждался в правоте сокурсника: предавшего раз, Судьба клеймит иудиной печатью на всю оставшуюся жизнь. Такому человеку нет доверия даже среди бывших врагов. Но амеры умело использовали и их, показывая тем, кто ещё борется свою силу. Ведь ничего нет страшнее, чем твой вчерашний товарищ, убеждающий тебя же с экрана телевизора воткнуть штык в землю. Поэтому никто из сидевших в том классе в плен сдаваться больше не хотел, даже учитывая альтернативу. Все мы отлично осознавали, как жалок сломленный человек, потому что вскоре каждому в свою очередь пришлось ломать на допросах чужих пленных, превращая их волю в слякоть. По-настоящему начинаешь бояться не смерти, а именно вот этого состояния слякоти, до которого можно довести человека, пару десятков минут назад бывшего сильным, смелым и непримиримым. За последние полгода активной работы сначала в Перу, теперь здесь в Колумбии, через мои руки прошло десятка два тех, на чьём месте с большой долей вероятности мне предстоит оказаться быть может уже завтра. Это и ещё острое нежелание вести людей туда, где всех нас поджидает верный трындец, были на данный момент моими единственными поводами для беспокойства. О вероятности такого окончания карьеры каждого из нас предупреждали ещё на вербовочной беседе… И никто не отказался, ибо все прекрасно понимают, что в этой игре правила никогда не меняются: так или иначе ты умираешь, только с течением времени, способы становятся всё изощрённее. Либо ты это принимаешь как данность, либо отправляешься командиром заставы куда-нибудь на Чукотку, поскольку уже знаешь слишком много. Вход рубль — выход два. Теперь, герою дают возможность осознать, что есть вещи похуже телесной смерти, когда умирает душа, а тело смотрит на это как бы со стороны… Никого к такому сценарию подготовить невозможно, поэтому среди нас исчезающее мал процент любителей давать интервью по ту сторону линии фронта. Мы как никто другой знаем цену страха и самое главное, чего действительно стоит бояться по-настоящему…

С Герой мы простились почти тот час же, после чего я собрав пожитки и повесив автомат на шею, направился к общему бараку, откуда уже раздавались громкие голоса, видимо Славка как умел развлекал высокое начальство. Подняв голову, с удивлением замечаю, что палящее обычно солнце скрыто плотным слоем облаков. Втянув в себя воздух, с удовлетворением отмечаю привкус озона, значит, ночь будет безлунной, что для нашего безнадёжного дела почти идеально. Теперь хоть погода нам в помощь, раз всё остальное по совокупности ополчилось против теперь уже пятерых советских граждан совсем в не шутейном ключе.

Герман с увлечением и явно демонстративно разыгрывая роль эдакого любопытного журналюги, оглядывался по сторонам, пока мы петляли между деревьями по протоптанной узкой тропинке. Смотреть-то особенно не на что: лагерь, состоящий из десятка укрытых под скальными карнизами и густыми кронами огромных деревьев, каждое из которых ростом с пятиэтажный дом, а то и выше, вообще не производил впечатления именно как организованное поселение. Жалкие хижины давали укрытие от небольшого дождя, но и только. Всё было рассчитано так, чтобы сняться с места и в любой момент раствориться в сельве без следа. Комфорт, принесённый в жертву безопасности, это норма партизанской жизни, на каком бы континенте и в какой бы стране это не происходило. Везде, где люди решили, что лучшим способом доказать свою правоту будет уйти в лесную чащу и оттуда объяснять оппонентам что и как те делают не верно, жизнь партизана выглядит примерно одинаково. Здешние домики отличались только тем, что стояли на врытых глубоко в землю бревенчатых сваях, поскольку во времена сезонов дождей, такую хижину просто затопит. Наш лагерь отдалённо напоминал кривую деревенскую улицу, с тем только отличием. Что кругом были нездешнего вида папоротники и деревья с непривычно гладкими стволами. От растительности на земле избавлялись, однако не трогая деревья, дающие хорошую защиту от солнца и воздушных наблюдателей федералов. Американцы предлагали колумбийскому правительству распылять репелленты, чтобы выкурить из чащоб особо упорных вояк, но чиновники мудро рассудили, что партизаны могут и сами кончиться, а вот лес на продажу уже на их веку не вырастет, поэтому вежливо но твёрдо отказались.