Алексей Гравицкий - Анабиоз

Может быть, это и впрямь конец света? И не важно, кто его устроил: господь бог, или какие-то ученые с коллайдером. Важно, к чему все это. Может быть, нам, на самом деле, дали еще один шанс? Обнулили наше никчемное существование, позволили начать все заново, исправиться, стать лучше. А мы?

Кто-то стал озлобленнее, кто-то хитрее, кто-то жестче. Но стал ли хоть кто-то лучше?

Ответов не было. Только вопросы.

Гудели ноги, ныли руки. Я старался не обращать внимания на усталость. Плевать на нее. Мне нужно было дойти. Пройти сквозь свет, через все эти чертовы стены. И выбраться наружу. Туда, где все еще действуют законы природы. Туда, где люди проснулись.

Я спешил. Торопился скорее прорваться сквозь слои и одновременно боялся этого. Кто знает, что произойдет там, за стеной. Быть может, Эля проснется… Я хотел верить в это. Ведь проснулся же я, проснулись другие. Но внутри мерзким червяком ворочалась пугающая мысль: а что, если она растает, как сон? Превратится в прах, в золотую пыль, лишь только пересечет границу слоя.

«Ее там нет», — обронил Борис.

«Там сложно. Там ничему нельзя верить. Там не всё так, как кажется. То, что ты видишь, или слышишь, не всегда существует здесь и сейчас. Иногда не существует вовсе. Верить можно только себе. Слушай себя. И не ходи в червоточину», — сказал просветленный Антон.

Нет, гнать эти мысли. Гнать.

Верить себе.

Я верю себе, своим глазам, которые видят Элю. Своим рукам, которые ощущают тяжесть спящей женщины. Спящей?

Не думать об этом.

Я нес на руках единственного человека, который связывал меня с прошлым. Единственного человека, ради которого стоило жить в этом будущем. Единственного дорогого мне человека во всем мире, да во всех мирах: и в том, которого не стало, и в том, который есть здесь и сейчас.

Единственную.

И моя Эля не могла оказаться сном. Это было бы слишком жестоко.

У-ух! У-ух!

В груди заухало чаще. Нервы.

Я глубоко вдохнул, выдохнул. Прислушался, стараясь поймать ритм другого сердца, почувствовать ее дыхание. Но пульса не было, и дыхание отсутствовало. Анабиоз.

Мне казалось, что из него выходят все, кто выжил. Казалось…

Я ничего не знал об этом новом мире. Никто не знал. Разве что Антон, да и тот, скорее, догадывался.

Свет впереди сделался ярче. Он снова набирал силу, стараясь скрыть от меня что-то по ту сторону.

Что ты скрываешь? Что ты знаешь?

Стена молчала, лишь наливалась мощью.

Почему молчишь? Ты ведь моя. У каждого есть своя стена.

— Почему молчишь? — спросил я вслух и облизал губы. — Что скрываешь?

«Слушай себя. И не ходи в червоточину», — говорил Антон.

Откуда взялся этот совет? Опасался ли он за меня, или на самом деле боялся, что кто-то станет вторым просветленным? Что он там увидел? Господа бога?

Борис видел там ад. И мы с Борисом были одной крови.

Нет, кровь здесь ни при чем.

У каждого своя стена.

«Не ходи в червоточину, — звучал в голове голос Просветленного. — Не ходи… Не ходи. Не ходи!»

Свет был уже совсем близко. Надо идти. Не возвращаться же…

Я подумал о том, что ждет меня сзади.

Стена, в которой застряла Марта. Бедная девчонка столкнулась с реальностью, и эта реальность ее раздавила.

Убийца моего брата с отвратительно благостной рожей. Он никого никогда не обидит. Он просто убил шесть человек и моего брата. Пусть это были плохие люди, но разве благость разрешает отнимать жизнь?

Набережная с оголодавшими, злыми и сходящими с ума от страха мужиками. Нет, не мужиками. Будь они мужчинами, не побоялись бы пройти сквозь стену. А это… просто люди. Маленькие, злые, несчастные. Они были такими всегда. И в прошлой жизни тоже. Сидели по офисам и боялись начальства днем. Боялись хулиганов во дворе ночью. Большие, крепкие, взрослые люди, а боялись. А теперь этот страх просто вылез наружу. Они могли бы хорошо себя чувствовать под яростной властью Бориса. Или под спокойным присмотром Антона. Они, наверное, прекрасно устроились бы и в Донском монастыре, безропотно ворочая могильные плиты за гарантированную кормежку. Там им было бы не страшно.

Что дальше? Мост, Крымский вал. Сплетение ниток, лабиринт дорог.

Монастырь. Иван. Помнится, он велел мне не возвращаться.

Не возвращаться. За спиной нет никого и ничего.

Вперед.

Свет налился, стал нестерпимо ярким.

— Ну, что ты мне там приготовил?

Я закрыл глаза и сделал шаг.

У-ух.

Гулко.

В груди.

И тишина.

У-ух.

В моей груди. Только в моей.

Я вошел в свет, не разлепляя век. Вошел и увидел…

…Я видел Землю с той высоты, с которой ее не видят даже птицы. Птицы были ниже.

Не горели огни городов. Ни одного огонька.

Поверхность планеты была покрыта черными язвами. Червоточинами. Их были сотни. Может, даже тысячи.

Я видел человека, который смотрел на них с невероятной высоты. Смотрел и падал.

Летел к земле с бешеной скоростью…

…Я видел людей, бредящих идеей взлететь над землей. Зачем? Зачем вам взлетать, люди, чтобы упасть и удариться еще больнее?

Я не понимал их, не чувствовал. Не знал, кто они и где находятся. Просто видел.

Среди них был негр. Откуда? Почему?..

У-ух…

Я шел сквозь свет. В груди гулко ухало. Удар сердца — образ, виденье…

…Я видел город, затопленный водой. Вода покрывала окна и двери, заливала все до второго этажа, а быть может, до третьего.

И здесь тоже были люди. Они выбирались на крыши, строили лодки и плоты. Пытались выплыть куда-то. Пытались выжить.

Я видел группу людей, плывущую по затопленным улицам. Что это был за город? Откуда в нем столько воды? Куда плывут эти люди?

У-ух, ух-ух…

Образы переплетались, взрывались в голове яркими осколками, пытались сложиться в причудливую мозаику. Но не складывались…

…Я видел людей. И других людей.

Первые спали. Спали глубоким анабиозным сном. Их было много. Они лежали аккуратными рядами. Как в госпитале, в фильме про войну.

Другие люди несли новые спящие тела. Они проходили между рядами. Останавливались там, где заканчивалась вереница тел, и опускали на пол свою ношу, продолжая ряд.

Один смахнул пот со лба. Устал. На жуткую коллекцию человеческих тел он смотрел едва ли не с гордостью.

В груди похолодело…

У-ух…

…Я видел больного, голодного мужчину. Он шел куда-то к видимой лишь ему одному цели. За ним жалкой стайкой семенили дети. Четверо или пятеро. Грязные, оборванные.

Мужчина останавливался. Заходился в жестком приступе кашля. Дохал надсадно и жутко.

Он кашлял, и дети смотрели на него со страхом. Мужчина улыбался вымученно, говорил что-то утешающее. Говорил, и дети верили ему. Я видел это…

У-ух…

…Я видел маленькую девочку восточной внешности. Она тоже шла. Хрупкая, словно сбежавшая из аниме. Она шла к людям.