Валерьев Валерьевич - Фаранг-1. Как я провёл лето.

— Катя, Катя, — Витька сидел на земле, положив голову любимой себе на колени, и лил ей в рот воду, — пей, пей…

— Антоша…

— Его Жанна уже поит, всё в порядке, пей…

Катя застонала и открыла глаза.

— Что происходит…

Позади, за спиной любимого раздался окрик на непонятном языке, свист и громкий щелчок. Плечи у Вити дёрнулись, на глаза навернулись слёзы, но лучезарная улыбка стала ещё шире.

— Ты плачешь…

— Это я от счастья…

— Как я рад! Как я рад, парни.

Лохматый детина со сломанным носом гундосил на английском, улыбаясь щербатым ртом и хватая мужиков за руки. Из-за спины щербатого, представившегося Заком, выглядывал маленький чёрный индиец.

— Это Раджив. А ты, мне Уилл сказал, Виктор. Да?

Парень замер с протянутой рукой. Витька, сидевший на раздолбанной деревянной колоде, руку британца проигнорировал. О том, кто перед ним сейчас стоит он и так прекрасно знал — дядюшка Билли, воспрянувший духом после того, как пограничники перерезали всех оставшихся в живых дикарей, работал информатором сразу на все стороны.

— Виктор? — Улыбка у пилота 'Гольфстрима' стала неуверенной. Закари нервно оглянулся — солдат поблизости не было, зато вокруг него стояло полтора десятка русских. В полном соответствии с представлениями британцев о дикой России и её диком народе, почти все они были натуральными раскосыми азиатами с очень злыми глазами.

— Это ты придумал? — Егоров хлопнул по лопнувшим ремням, оплетавших двухметровый ящик из железного дерева.

— Я.

— А ракеты? Тоже твоя идея? Кулибин муев…

— Kuli… What?

Зак на секунду растерялся. Встреча с землянами, о которой он мечтал все месяцы плена и рабства, происходила как-то не так. Лётчик встряхнулся и снова широко улыбнулся.

— Нет, нет! У них эти ракеты уже были. Я лишь пусковую установку сделал, да боеголовку разработал…

До Закари, похоже ещё не дошло, что все его изобретения, которыми он так гордился, присутствующие здесь 'русские' испытали на своей шкуре.

— Ах ты, млять, рационализатор хренов! — Егоров цепко сграбастал протянутую ему руку и, поднявшись на ноги, от души заехал англичанину слева в челюсть.

Без последствий эта выходка, конечно, не обошлась. Испуганный индиец пулей кинулся к бирманскому лагерю, голося на всю округу. Расправа была быстра. Дежурный десяток солдат во главе с сержантом-ветераном появился через полминуты. Впрочем, ни Витя, ни вся его бригада, бежать и не думали. Во-первых, некуда, а во-вторых, если не отметелят тебя, то накажут кого-нибудь другого. С дисциплиной в имперской армии и в посёлке было жёстко.

— Драться запрещено! — Бывший шаман, служивший в 'оккупационной администрации' штатным переводчиком, проорал перевод и добавил.

— Тебе десять ударов, всем прочим — по три.

В принципе, если не обращать внимания на висящие на шее деревянные бирки, которые под страхом смерти было запрещено снимать и палочную дисциплину, то оккупация была не такой уж и страшной, как представлялось Виктору. По окончанию боевых действий, сведшихся к одному единственному выстрелу из одноразовой деревянной пушки, бирманцы проявили очень неожиданную сдержанность и даже, в некотором роде, гуманизм. После повальной медицинской помощи все раненные были помещены под спешно возведённые навесы. Более того, солдаты, вернули привезённый Витькой казан, приволокли со своих кораблей сундуки с продовольствием и отдали их пленным. К восторгу землян в сундуках была не осточертевшая рыба и морепродукты, а хорошо засоленное мясо и сало!

Свинина пошла 'на ура' у всех, даже у мусульман. От ухи, креветок и салатов из водорослей народ уже откровенно тошнило. На этом сюрпризы не закончились: в сундуках нашёлся рис, сушёные зёрна кукурузы и… картошка! Сладкая, странноватая на вкус, но всё же — картошка!

После этого бирманцы провели полную инвентаризацию 'человеческого материала', переписав имена пленных и выяснив, кто кому и кем приходится. В этом им здорово помог дядюшка Билли, с готовностью перешедший на службу к пограничникам. Когда Витька узнал, что свободно говорящий на языке манмар бывший шаман, слил господину Аун Тану всю историю появления землян в этом мире, то он здорово струхнул, ожидая немедленного вызова 'на ковёр', допроса и требования отдать медальон. Но ничего подобного не произошло — Егоров, вместе со своей бригадой из полутора десятков 'ходячих', всё так же продолжал надрываться на разборах завалов и строительстве навесов для солдат. Устраивались бирманцы основательно и капитально. На берегу ручья, в трёхстах метрах от загонов землян, был заложен большой укреплённый лагерь. Используя захваченные инструменты и бесплатную рабочую силу, смуглые коротышки всего за неделю выстроили громадный дом для полковника и пять домиков попроще для себя, вырыли вокруг неглубокий ров, а получившийся метровой высоты вал густо утыкали кольями и ежами.

Самым забавным в оккупации было то, что приглядывающий за пленными, а точнее за их здоровьем, старый солдат-лекарь, убедившись, что все больные идут на поправку, перепоручил заботу о больных своим земным коллегам, собрал манатки и перебрался в новый лагерь, оставив землян вообще без присмотра. Бежать с острова было некуда, да и не зачем. Кроме того из шестидесяти пограничников десять солдат постоянно патрулировали территорию вокруг лагеря и разгромленного посёлка, а ещё десять охраняли стоявшие в бухте корабли, коих, вместе с 'Птицей' и Витькиным каноэ набралось аж шесть штук.

Настоящий маленький флот.

— Восемь, девять, десять…

Понять, что выкрикивал десятник, было не сложно. Бирманец отсчитал десять ударов, развернулся и ушёл, оставив Витьку лежать на земле. После тех плетей, что Егоров получал в первый день оккупации, удары бамбуковой палкой были почти что нежны. Как мамино прикосновение. Видимо, сообразив, что тяжёлыми боевыми плетями ценных пленных можно было ненароком забить насмерть, полковник велел перейти на бамбуковую трость. Лупили ею очень больно. Лёгкая деревяшка обжигала кожу, вызывая зверскую боль и искры из глаз, но тяжёлых повреждений телу не наносила.

— Вот, мля…

Витька представил, как снова будет плакать над свежими алыми рубцами Катя, и скуксился — слёз любимой он органически не переносил.

— Ладно, народ, велено эту дуру отсюда убрать, — Егоров пнул босой ногой чёрную колоду, — значит, будем убирать. Эй, как тебя… Зак. Иди сюда — знакомиться будем.

При ближайшем детальном рассмотрении пушка оказалась вовсе не пушкой. Петро Олексадрович, задумчиво почесав макушку, заявил, что 'эта бандура' больше смахивает на гигантскую мину направленного взрыва. Зак, выплюнув из разбитого рта ещё один зуб, подтвердил, что именно такую штуку он и мастерил.