Ник Трой - С петлей на шее

— Чего вы хотите?

— Чтобы вы прекратили воспринимать Хранителей как врагов.

— Все будет зависеть от ваших действий, — равнодушно пожал плечами я.

— Я другого и не ожидала, хантер, — в который раз улыбнулась Веселкова. Потом добавила: — Я хочу пригласить вас в наш центр, где мы проводим лекции и занимаемся тренировками. Думаю, что это будет хороший повод узнать друг друга поближе. Заодно, может быть, вы поделитесь опытом. Уверена, что вы сможете рассказать много интересного и поучительного о тварях наверху и способах выживания.

Предложение в сложившихся обстоятельствах, когда количество хантеров уменьшается с каждым днем, выглядело и впрямь целесообразным. Но я счел за благо только индифферентно пожать плечами:

— Я подумаю.

— Хорошо, хантер. Наш штаб находится на этом же этаже, почти у самого входа. Вы сразу его увидите. Подумайте. Сейчас не время для споров и конфликтов.

— Арина, пойдем… — неуверенно, но с умоляющими нотками попросила одна из ожидающих около стены девушек.

Я удивленно покосился на амазонку. Вот уж никогда бы не подумал, что нервозный Шварценнеггер в юбке носит такое женственное имя. Может быть, есть еще чулки с шелковыми подвязками и кружевные надушенные платочки? Хотя… Глупость, конечно. Даже если бы Веселкова и любила такие вещи, в Гарнизоне им взяться просто неоткуда.

Арина Веселкова обожгла подругу взглядом, но ставить на место неуставным отношением не стала. Вместо этого рассеяно кивнула мне, прощаясь.

Я проводил взглядом компанию затянутых в кожу девушек, размышляя о словах Арины. Потом вздохнул, но, так ничего и не решив, направился к лестнице. В одном Веселкова права. Сейчас действительно не время для споров и конфликтов.

Зайдя по пути в медицинский блок, я прихватил пачку анальгина для Вички. Девушка постоянно мается от сильной головной боли. Может быть, именно мигрень и является причиной, по которой появилась бессонница и странные взрывы агрессии.

Хмурой и замотанной медсестре я клятвенно пообещал принести разрешение прапорщика на взятие препарата позже. Благо меня знали, а потому поверили на слово.

Быстро сбежав по металлической лестнице, что вела к баракам, я направился к дому. На наспех расставленные вдоль «улицы» палатки и фанерные листы, а чаще простые картонные стены, я старался не смотреть. Интересного в чужой жизни нет. Эту печальную истину я усвоил с детства. Нужно уметь жить своей. Да и что я там увижу, в чужих домах? Умоляющие женские глаза, пожирающие крепкое мужское тело? Нищету и ободранную обстановку? Или стыдливые отговорки, в которых никто не нуждается, почему женщина втащила в постель покорного «отставного», что пришел укреплять стены? Нет, у меня и самого хватает в жизни проблем!

Когда я подходил к знакомой двери, настроение испортилось окончательно. Укрепленную жестяными листами дверь (крайность, в которой никто не нуждается, но которая добавляет уверенность в собственной безопасности), украшал амбарный замок. Значит, Вичка куда-то упорхнула. Странно, конечно, она редко куда выходит в Гарнизоне. Может быть, пошла за пайком? Делать нечего, подождем.

Я снял с шеи ключ на цепочке, отпер дверь и включил свет.

Дрожащий, постоянно мигающий тусклый желтый свет с трудом разгонял темноту. Я поморщился, увидев старательно одомашненный сарай с признаками уюта. На большее наш барак не претендует.

Аккуратно сложил драгоценные таблетки на деревянный ящик, что служил журнальным столиком. Так, чтобы Вичка их сразу увидела. Потом скинул куртку и ботинки. После короткого раздумья решил подождать девушку, все-таки она волнуется за меня. Вот и я проявлю заботу о ней, дождусь, красноречиво позевывая от усталости. Мол, видишь, солнышко, я устал, но тебя дождался. Волновался даже. Вичка сейчас больше всего на свете нуждается во внимании и заботе.

Но, выкурив сигариллу и выпив кружку дрянного чая, я не выдержал и уснул.

Мне снилась яркая, необычайно счастливая жизнь. Она не миновала неблагодарных людей, что так и не научились ценить ее. Она длилась бесконечно. В голубой бесконечности летнего неба радостно сияло солнышко, пели птицы. Улицы были чистыми и убранными, между невредимыми домами развешены парадные ленты с флажками. И радостный, что-то напевающий поток людей. Он несет меня к Красной площади, и мне хорошо среди людей. Я не хочу вырваться, я счастлив.

Мимо проплывают счастливые лица, работающие карусели с огоньками цветных фонарей и радостными детьми в кабинках. Отовсюду слышен смех. Но вот толпа вливается в настоящее море народу, что куда-то спешит и выливается со всех улиц. Слышен чей-то знакомый голос, многократно усиленный громкоговорителем. Я пытаюсь увидеть говорившего и приподнимаюсь на цыпочки. Мне с трудом это удается, народ начинает толкаться, давить. Все спешат куда-то, лица становятся сумасшедшими от счастья, а смех истеричным. Спина вдруг покрывается холодным потом, а горло сжимает спазм ужаса. Я вижу, что на крыше Мавзолея стоит Веселкова в окружении Хранительниц и орет в гнусавый мегафон. Слов я не понимаю, эхо дробит слова, превращая в невнятный гомон, и он давит могильной плитой. Над толпой появляются обнаженные Хранительницы в ковбойских шляпах и сапогах. Они взмахивают кнутами, изредка стегают по головам смеющихся людей. И тогда толпа начинает бежать. Все несутся к Мавзолею, проталкиваются в узкую дверь. Из черного провала тянет свежепролитой кровью и запахом смерти. Но люди продолжают стремиться вовнутрь, словно здание способно вместить тысячи человек. И я начинаю паниковать. Пытаюсь вырваться из толпы, но меня подхватывает течением и несет на бойню. Неожиданно я различаю слова Веселковой, которая, знакомо картавя, орет:

— Товагищи! Пгава женщин нужно защищать до последней капли кгови! Уга, товагищи! Уга!

Я проснулся резко, словно меня выдернули из сна. Несколько минут лежал неподвижно, пытаясь привести в норму бешено стучащее сердце. В кромешной темноте комнаты слышно только мое частое дыхание и шум бухающей крови в ушах.

— Чтоб тебя… даже во сне добралась, сволочь! — прошептал я, просто для того, чтобы нарушить тишину.

Странно, но звук моего голоса отдалил эхо кошмара и немного успокоил. Вытерев покрытый липким холодным потом лоб, я нащупал в кармане зажигалку. Вытащил из кармана куртки сигариллу и поднес дрожащее пламя. Сделав пару глубоких затяжек, я сел, нашарил в темноте выключатель и зажег свет.

Комната была пуста. Судя по моей лежащей на полу куртке, Вичка еще не возвращалась. Я быстро посмотрел на часы. Почти семь часов вечера. Мы вернулись в Гарнизон к двум часам ночи, а совещание в рубке закончилось в восемь утра. Значит, Вичка отсутствует уже десять часов!