Валидуда Анатольевич - Время Обречённых

– А зачем? – поинтересовался Мервуев. – Вот вы лично, Фёдор Геннадьевич, соболезнуете?

– Ох, уж мне ваша манера к словам цепляться, Вадим Вавилович, – покачал головой Протасьев. – Помилуйте, на основании чего я могу соболезновать? Но однако соболезнование – это принятая в дипломатическом этикете формула вежливости.

– Вот-вот, – усмехнулся Мервуев, – всего лишь формула. Мёртвая, ничего не значащая формула. Сегодня Евгений Прохорович в очередной раз "самым диким образом" попрал дипломатический этикет.

– Я всё же склоняюсь, что это не лицемерие, – не согласился Протасьев. – Это просто вежливость. И пока что нам следует исходить из сложившегося в Европе статус кво. А значит и до известной меры подчиняться правилам межгосударственных сношений.

Туркул недобро ухмыльнулся, а Шкуро и Порыгин насупились. Остальные эмоций не проявили, разве что Маннергейм качнул головой. И не поймёшь, то ли одобрительно, то ли несогласно.

– Вежливость, говорите? Вежливость хороша с союзниками, – возразил Мервуев.

Тихо кашлянув в кулак, Кутепов спрятал британскую ноту в секретер, задержал взгляд на рабочем блокноте и задумчиво произнёс:

– Я разделяю позицию Вадима Вавиловича… Лично я нисколько не соболезную. И в самом-то деле, что нам гибель какого-то лорда и британских солдат?

– Одним лордишком меньше, – хищно улыбнулся Туркул.

Повисла пауза, остальные члены Высшего Совета остались невозмутимы. Кроме Шкуро. Атаман с кислой миной налил минералки в стакан и, не спеша, выпил в три глотка. Взгляд его, усталый и тоскливый, уставился куда-то в окно. Догадаться о его мнении труда не составляло совершенно, очень уж Андрей Григорьевич был зол на англичан после последней кавказской войны.

– Будем считать вопрос закрытым, – подвёл черту Кутепов. – А по сему, вам слово, Антон Иванович.

– Благодарю, Александр Павлович, – отозвался Деникин и оглядел соратников. – Собственно, мне осталось только выразить итог моего доклада. Итак… На настоящий момент в нашей экономике сложились все условия для проведения завершающего этапа банковской реформы.

– И весьма вовремя, – подметил Мервуев.

– Да, вовремя, – согласился Деникин. – Отмена лихвы по казённым займам позволит уже этим летом, по меньшей мере, вдвое повысить сельскохозяйственное производство в зонах рискованного земледелия. На следующий год можно с полной уверенностью спрогнозировать численный рост крестьянских артелей, как минимум, до одной трети от нынешней. Особенно конопляных артелей, что позволит впоследствии обеспечить сырьевой базой вводимые в строй в следующем году новые фабрики Тобольской, Вятской, Костромской и Тверской губерний.

Названная председателем кабмина цифра заметно оживила атмосферу. К концу двадцатых Россия стала крупнейшим в мире производителем конопли, поставляя на внешние рынки дешёвые ткани, масло и бумагу, что являлось немаловажной статьёй наполнения казны. Пенька, в качестве сырья, шла в основном на внутреннее потребление, экспорт её был ограничен. Торговля конопляной продукцией к тридцать восьмому году если и не вытеснила, то заметно потеснила с азиатских, ближневосточных, южноамериканских и европейских рынков иностранных производителей бумаги и английский текстиль. Для производства конопляной бумаги не требовалась дереводобывающая отрасль, как не требовалась и химическое отбеливание, а значит и цилюлозобумажные монстры. Поэтому и себестоимость бумаги была в разы ниже. А российские текстильщики всё бойчее теснили на мировых рынках английские шёлк и шерсть.

– Осталось только не погубить мелкие банки, – задумчиво сказал Кутепов.

– Тут будьте уверены, – с готовностью ответил Антон Иванович, словно давно ожидая упоминания мелких частных банков и кредитных контор.

При сложившейся государственной банковской монополии, они были исключением, которое, как известно, подтверждает правило.

– Их мы поддержим, – добавил Деникин. – При условии участия в наших программах. А кому не по нраву – вольному воля. Спасать от разорения не станем.

– Прошу меня извинить, Антон Иванович, – обратился Маннергейм, – но я, однако же, не совсем понял вашу идею с отменой лихвы. Насколько я могу судить по вашему докладу, вы исходите из посылки, что сам принцип процента в банковском деле не обязателен?

Прежде чем ответить, Деникин пригладил ладонью бородку. Недопонимание Маннергейма он списал на нечастые присутствия на Высшем Совете, ведь вопрос этот всплывал здесь не раз. Редкие посещения ВС правителем Финляндии, в сущности, было легко объяснимо: нельзя же всё время находиться в Москве или обожаемом Петрограде, в Суоми(6) ведь тоже дел полно.

– Идея, прошу заметить, не моя, – на губах Деникина появилась полуулыбка. – Идея эта довольно не нова. Тут всё очень просто, Карл Густавыч. Боюсь показаться вам занудой, но объяснять придётся с азов. Возьмём, к примеру, деньги. Обыкновенные ассигнации. Что есть эти бумаги, скажем, в начале века? Мера золотого эквивалента казённых запасов золота. В соответствии с парижским договором шестьдесят седьмого года века минувшего, стоимость национальных бумажных денег устанавливалась в соответствии с их золотым содержанием. Возьмём для примера Итальянское Королевство, сколько в римской казне золота, столько бумажных лир выпущено в оборот. Парижская система создала плавающий курс валют, получи Рим тонн полтораста золота извне, лира станет "тяжелей" по отношению к прочим валютам. Поэтому, неспроста наш Дуче два года тому ударил из Эритреи(7) по Абиссинии… Впрочем, к вопросу колоний, господа, с вашего позволения, мы вернёмся позже…

Деникин отметил едва заметные кивки Кутепова, Маннергейма и Мервуева и продолжил:

– Итак, золотое обеспечение. Поскольку золотая казна – залог стабильности национальных валют, золото, что естественно, до Мировой Войны было, как правило, отчуждаемо "с большим скрипом". Для быстроты операций, межгосударственные расчёты проводились в форме векселей, обеспеченных национальными валютами. Золото перевозилось потом: пароходами ли, поездами ли – не важно. Золотом расплачивались для погашения накопленного пассива. Отсюда естественным образом вытекало то, что страны, имеющие дефицит платёжного баланса вынуждены были проводить дефляцию собственных денег. А иначе… а иначе всё золото уплыло бы за границу. Так вот к чему это всё я говорю, господа. К началу века нынешнего, парижская система начала давать сбой. И отнюдь не порочность системы виновна в возникшем сбое.

– Хотите сказать, систему начали расшатывать изнутри? – спросил Маннергейм.

– Не совсем, – ответил Деникин.

– Тогда что же?

– Всё просто. Золота стало не хватать разросшейся прослойке крупных деловых кругов Европы и Североамериканских Штатов. "Деньги из денег", "деньги из воздуха" – это их отличительная особенность. Они просто начали задыхаться от ограниченного количества золота и невозможности бесконечно увеличивать денежную массу.