Владимир Яценко - Десант в настоящее

— В центре Луны!

У нас прекрасный дуэт. Эхо нашего смеха сотрясает стены. Полтора миллиона лет стояла эта шахта, не зная ни любви, ни горя. Пусть ловит мои короткие мгновения счастья. Я нашёл женщину, которая вместе со мной смеётся в абсолютной темноте над пропастью…

— Я на неё сильно не похожа? — спрашивает она.

— На кого?

— На Калиму.

Я в шоке. Будто удар ниже пояса… безжалостный удар коленом.

— Успокойся, — усталым голосом командует Маша, — я просто так спросила.

— Откуда ты о ней знаешь?

— Ты так назвал кораблик…

Вот оно что…

— По первым слогам: Катерина, Лиля, Маша. Это была шутка.

— Не нужно оправдываться. Говорю же: спросила просто так. А о том, как ты сжёг Калиму после того как переспал с ней, написаны книги. Даже фильм такой есть…

Я понемногу прихожу в себя. По моим расчётам, для восстановления сил ей нужно ещё две-три минуты. Почему бы не обсудить мою последнюю работу?

Но Маша уже переключилась на другое:

— Ты такой настоящий! Мы так завидовали Катьке. Она с самого начала повела себя так же, как и ты.

— Как?

Приступаю к массажу ягодиц. Исключительно сексуальное занятие. По крайней мере, для того, кому женщина позволяет его делать.

— Вы не обретали новую индивидуальность, вы не имели никаких сомнений относительно своего происхождения. Ты — Отто, Катерина — это Катерина. У нас было всё иначе. Воскресаешь из мёртвых, знаешь, откуда вернулся, но не знаешь куда. Мысли путаются, всё как в тумане. Должно пройти немало времени, чтобы всё утряслось…

— Ты помнишь, что было после твоей смерти?

— Нет. Ничего конкретного я не помню. Только факт наличия бытия. Помню, что была чем-то занята и пришла в бешенство, когда поняла, что меня вновь впечатывают в материю.

"Вот это да!"

— Ладно, достаточно, — голос у неё недовольный. — Оставь мою задницу в покое и убери поскорее канат, такой же назойливый, как и его хозяин. Лезет, куда не просят…

— Так попроси.

— Всему своё время, — я чувствую, как она улыбается.

— Официальное признание будет звучать так, — я расставляю её ноги и руки по перекладинам и освобождаю от троса. — Мёртвым — память и уважение, живым — жизнь и любовь. Я любил ту Катерину, которую знал, копией которой ты являешься. Но той Катерины нет, и больше не будет. Мне очень жаль, что всё так печально получилось. Ты — другой человек. Мы встретились. Нам хорошо. Спасибо за это Господу, какой бы смысл мы ни вкладывали в это понятие. И я уверен, что моя Катерина, где бы она сейчас ни была, если ей о нас что-то известно, только радуется за нас.

— Почему ты так уверен?

— Потому что она любила меня. У неё чистая и лёгкая душа. Она первая не поверила в мою злобу.

— Вот как? А кто второй? — и вдруг без всякого перехода добавляет напряжённым, испуганным голосом: — Отто, я потеряла страховочный трос!

— Ничего ты не потеряла, — немедленно откликаюсь, стараюсь сделать голос строже и суше. — Он у меня. Проверяю узлы. Всё-таки столько прошли…

Я отдаю ей свой трос. Ревниво ощупываю, как она пропускает его через пояс, переползаю на свою половину шахты и уже оттуда отвечаю на её вопрос:

— Второй была Калима.

Сначала показалось пятно. Такое призрачное, далёкое и нереальное, что поначалу я счёл его галлюцинацией и решил не обращать внимания.

К этому времени, по моим расчётам, мы находились в двух километрах под Базой. Шёл девятый час спуска. Было сделано четыре остановки, с неизменным массажем, всё более непристойными шутками и всё менее естественным смехом.

Я совершенно вымотался, временами терял ориентировку и уже с трудом соображал, кто я такой и что тут делаю…

Маша держалась прекрасно. Только когда стало ясно, что светлое пятно, конец нашего пути, — реальность, у неё начала кружиться голова. Одно дело спускаться вниз, не имея возможности оценить высоту, совсем другое — видеть монету пола в двух сотнях метрах под собой. Так что финишная прямая оказалась самым сложным участком пути. Впрочем, как и на любой другой дистанции: в спортивных состязаниях или в жизни.

…Здесь было светло. Огромный зал, наподобие того, что остался двумя километрами выше. Все шахты лифтов открыты чёрными провалами пещер настежь. Машин трос, свободно раскинувший свои кольца. И коридор, точная копия того, которым мы подошли к шахтам лифтов.

Мы щурились от режущего света и не верили, что это сумасшедшее предприятие закончилось. Дрожали ноги, и сводило болью мышцы рук. Маша уселась прямо на пол.

Я бы с удовольствием лёг, но коридор…

— Ты обманул меня, — она говорит это спокойно, без эмоций. Действительно, задачка: что обманул — всегда плохо! Но, с другой стороны, а как, собственно, следовало поступить? — Ты мне отдал свой трос!

— Забыл тебя предупредить, один мой приятель давал уроки свободного парения. Так что страховка была мне, в общем-то, ни к чему…

— Твоего приятеля случайно не Карлсоном звали?

— Вижу, ты с ним тоже знакома.

— Ложись рядышком, — она хлопает по полу рядом с собой. — Я тебе задолжала две тысячи часов массажа.

— Это из расчёта по часу за каждый погонный метр?

Она тепло смотрит на меня, но сейчас её взгляд меня не возбуждает. Всё-таки есть разница: два месяца воздержания или месяц с обладательницей этих прекрасных глаз в одной постели.

Мне не терпится двинуться вперёд, вглубь коридора.

— Твоя Катерина рассказывала, что у неё был кот?

— Что? — я возвращаю на пояс карабин и вытаскиваю из-за голенища ножны. — Кот? Не помню. Может, что-то и говорила.

— Тогда это у меня в детстве был кот, — улыбнулась Маша. — Пушистый такой, чёрный с белыми отметинами на животике и около ушек.

— Кот? Какой кот? О чём ты говоришь?

— Я постоянно носила его с собой. У него был такой мягкий, покладистый характер, что гладить и ухаживать за ним было одно удовольствие. Но однажды он увидел мышь…

— …И превратился в зверя, — предположил я. — Ну и что?

— И он превратился в зверя, — подтвердила Маша, — в чёрную бестию из ночных кошмаров. Я держала его на руках и до сих пор помню это чувство: мягкая податливость пушистого зверька в одно мгновение обратилась в сжатую, готовую разнести в клочья любое препятствие, стальную пружину. Кот стал твёрдым, как камень. Мне даже показалось, что он потяжелел раза в три, а может, и больше.

Я нахмурился. Понятно, к чему она клонит. Только незачем. Мне ни к чему объяснять моё звериное содержание. Больная тема. Первые несколько месяцев после того, как мы с Катериной съехались, я всякий раз подальше откладывал нож, едва она входила на кухню. А ещё боялся стоять рядом с ней на балконе… и никогда не садился за руль. Всегда она меня возила. Господи, сколько раз нужно умереть, чтобы прошлое отпустило?..