Виктор Глумов - Город смерти

— Большое переселение народов, — прокомментировал Вадим. — Что это значит?

— Нужно расспросить народ. — Леон прихлопнул на лбу слепня. — Мы с Мишаней идем налево, Дизайнер с Сандрой… вы меня поняли.

Сандра от Вадима не отходила ни на шаг. Прилепилась. Но вышло даже кстати: неуютно среди этих… Вон баба в мешковине, эк ее перекосило! Один глаз-щелка, другой навыкат, губа вывернута, аж до подбородка свисает, и слюна бежит. В сторонке босая девочка пасла утят, один грелся возле ее ног… четырехлапый. Прелесть просто.

По-видимому, лагерь состоял из нескольких деревень, жители которых держались особняком, собирались вокруг кострищ. В центре — общая «площадь». Дородная бабища, растопырив розовые колени, ощипывала петуха.

— Мать, продай курицу, — проговорила Сандра.

— На торжище продают, — проворчала баба. — Иди, иди отсюда, не на ярмарке.

И повернулась задом. Сандра пожала плечами и отправилась искать кого-нибудь более разговорчивого. Улыбнулась стройному юноше, потупилась. Он заинтересовался. Освободив руку, девушка заспешила ему навстречу. Прямо Ромео и Джульетта на свидании! К Вадиму тотчас подскочила девчонка, притерлась.

— Сучка твоя баба, — затараторила девчонка. — Они все, красивые, такие… Э, чего ты такой мокрый?

— Вещи стирал, не высохли. Хочешь сладкого?

Он извлек из кармана уже слегка размякший пряник, позаимствованный у Синтезатора. Девчонка покосилась недоверчиво, понюхала, лизнула и зажмурилась:

— Вкуснотища! Вот скажи, чего ты тут забыл? — проговорила она с набитым ртом. — Ты ведь из города, да?

— Да курицу хотим купить, чтоб зажарить… Откуда здесь столько народу? Куда все идут?

— Курицу, говоришь? — Девчонка лукаво прищурилась. — А сколько дашь?

На ладонь лег складной походный ножик с открывалкой — абсолютно бесполезная вещь. Глаза девочки загорелись.

— Сначала куры, потом деньги.

Курица была грязная, худая и, видно, слегка приболевшая. Радуясь обмену, девчонка чмокнула Вадима в щеку.

— Так куда все идут? — повторил он.

Девчонка махнула на север и погрустнела.

— У нас дом был крепкий, хороший…

— Зачем уходить, если дом хороший? — Вадим нашел взглядом Сандру, она разговорила юношу, тот уже и слюну пустил.

— Боятся. Сначала соседские парни ушли на кабана и не вернулись, потом за ними отправили троих… Вернулся один Валька. Чокнутый. — Она вытаращила глаза. — Только мычит и слюну пускает, и седой весь.

— Это все, что ты знаешь? Люди что говорят?

— Говорят, что дикие нападают, грабят, деревни жгут. И много их. Женщин они угоняют, мужчин убивают и пьют их кровь.

Когда пошли сказки, Вадим потерял интерес к разговору, избавился от девчонки и побрел к развилке, где разошлись с Леоном. Сел, скрестив ноги по-турецки. Вечерело. Из леса тянуло сыростью, а одежда так и не высохла. Вернулась Сандра, она несла за шею курицу о четырех ногах. Есть птичку без дозиметра Вадим не рискнул бы еще несколько дней назад. Теперь, после полиплоидной черники, вонючей болотной жижи, после ночевок в лесу — не страшно. Хуже не будет, хуже просто некуда. Дома надо срочно показаться врачу, соврать что-нибудь, вроде в Чернобыль ездил на экскурсию, теперь волнуется.

— Надо Леона найти, — сказала Сандра, — и пожрать бы.

Они петляли между телегами, утопая в раскисшей земле, перемешанной с навозом. Орали дети, хрипло мычали коровы, ржали клячи. Все вокруг скрипело, кашляло, переругивалось, визжало, смеялось. От костров несло варевом, жаревом и самогоном. Муты веселились, будто только за тем и пришли в этот мир. На Вадима и Сандру никто не обращал внимания: вонючие, в замызганной одежде, волосы Сандры спутались в колтун. Словом, свои, не лунари, не земельники. А что на вид как люди — кто ж их знает, что там под одеждой?

— Безобидные совсем, — отметил Вадим, — добрые даже. Что их так не любят?

— Не любят? Ох, милый, их ненавидят. Их уничтожают. Выжигают целыми деревнями, жалея патронов, — это же муты. Понимаешь? Они — скверна, они — напоминание. Раньше, в первые годы, как пошли мутации, очень много рождалось детей с отклонениями. Их сразу убивали, линчевали с матерями и отцами. Инстинкт толпы, если хочешь.

— Но ведь это не заразно…

— Не заразно, — согласилась Сандра, — болезнь, уродство и смерть не заразны. Но отвратительны. А муты ведь размножаются.

Подтверждая ее слова, из брезентовой старой палатки выскочил под ноги карапуз лет полутора, одетый в короткую рубашонку. Карапуз пускал слюни, вопил от счастья. Он нетвердо держался на ногах и путался в хвосте…

— Ты бы хотел, чтобы твои внуки были такими?

Малыш кинулся к незнакомой тете, споткнулся, шлепнулся и заревел. Хвост его бил по земле, верткий хвост лысой обезьяны. Сандру перекосило. Вадим осмотрелся — непутевая мамаша мутика не появилась. Малыш размазывал по мордашке сопли. Вадим наклонился, поднял его, содрогнувшись от отвращения. Упитанный ребенок, грязный только до невозможности. А так — все как у людей, щеки толстые, глаза серые, белобрысый, пиписька — стручок. Только вот хвост. Поставленный на землю мальчик заорал громче, протянул к дяде руки.

— Блин, где его мамаша? Уйди, уродец! — взвизгнула Сандра.

— Ты чего? — Вадим пересилил себя, взял малыша на руки, тот залопотал что-то. — Это — ребенок, он ни в чем не виноват. Подумаешь — с хвостом. Атавизм. Не самое жуткое.

По правде сказать, четырехногая курица была куда как отвратительней.

— Па-па-па! — заявил младенец. — Дя-дя-дя!

— Правильно, не папа я тебе, обезьянка.

Вертлявое тепло на руках, цепкие пальчики, вцепившиеся в Вадима. Хвостик, обвивший предплечье, как ветку. Вадим бы отбросил эту пакость, но он только что выговорил Сандре за «нетолерантность» и теперь вынужден держать марку.

— Их не должно быть. — Сандра смотрела в сторону. — Я на все согласна. Пусть у птиц будет хоть по восемь ног — ноги вкусные, в конце концов. Пусть новые виды… Рыба — пусть! Но люди должны оставаться людьми.

— Сандра, это уже фашизм какой-то!

— Тебе хорошо. Ты здесь на экскурсии. А мы смотрели учебные фильмы про жизнь до войны. И старики еще помнят, как это было. И дома, то есть у лунарей, все иначе. А здесь… Зачем они живут? Ради чего? Плодят уродов, сношаются. Они — не люди, они — муты. Др-рянь!

— Я тебя не узнаю. Пойдем, поищем маманю хвостатого.

Вадим двинулся к палатке. Такие брезентовые страшилища хранились на антресолях у походников старшего поколения, у бывших бардов, байдарочников и альпинистов. Эту украшали многочисленные заплаты, она выцвела давным-давно. У входа Вадим крикнул:

— Эй, хозяева!

Ответа не было. Сандра топталась позади. Вадим решительно заглянул внутрь. На подстилке дрыхла, раскинувшись звездой, молодая женщина, дебелая, чумазая. Вылитый младенец. Одеждой мадам себя не утруждала, по жаре почивала нагишом. И видны были ее налитые молоком груди, рыхлый живот. Хвост лежал чуть выше слипшихся сосульками лобковых волос. Украшенный розовым бантиком хвост.