Виктор Точинов - Пылающий лед

Ну и славно. Можно и полюбопытствовать, что тут такое блестит…

Блестел небольшой металлический чемоданчик с кодовым замком. Когда я доставал из песка находку, моя здоровая любознательность окончательно мутировала в очень нездоровое любопытство.

Тут в спину мне уперлось нечто твердое и острое, ощутимо покалывающее кожу сквозь одежду. Негромкий голос произнес:

– Дернешься – и ты труп. Ручонки на затылок положи и медленно обернись.

Надо ж было так глупо вляпаться…

В полутемных сенях Настена зацепила ногой пустое ведро, оно опрокинулось, громыхнуло.

– Заходите, открыто! – послышался громкий голос из глубины дома.

Алька потянул дверь – утепленную, обитую чем-то вроде синтетического войлока, – и сквозь приоткрывшуюся щель в сени ворвался аромат ухи. Самой настоящей, не того супчика из якобы рыбных брикетов, что наливали по четвергам в столовой «манулов».

Они вошли. Хозяин, немолодой мужчина, как раз вытаскивал из печи и ставил на стол большой чугунок, орудуя здоровенным ухватом.

– Давайте-ка, гости, к рукомойнику да к столу, – сказал он, не поворачиваясь к гостям. – Удачно подгадали, как раз к обеду.

Дважды приглашать гостей необходимости не было. Алька чувствовал, как рот наполняется слюной. Настоящей ухи он не ел с прошлого года, – в той, другой жизни варили порой из пойманной в Плюссе, а чаще из полученной от щедрот Ибрагима рыбы. Да и вообще ничего не ел с…

– Какой сегодня день? – спросил он у хозяина, уже усевшегося за стол.

– Пост блюдешь?

– Нет… Со счета сбился.

– Восьмое июля с утра было, если календарь не врет. День Петра и Февроньи.

Ого… В Печору они десантировались четырнадцатого июня. Двадцать четыре дня… Без еды и почти без сна – вздремнул вполглаза пару часов, не больше. Рекорд, однако.

Жил хозяин, похоже, один. На столе лежали три ложки, три миски, три неровно отрезанных ломтя хлеба. А еще – красовалась в окружении трех граненых стаканчиков здоровенная пластиковая бутыль с чем-то белесовато-мутным. С чем, Алька примерно догадывался. Неужели это придется пить? Хорошо бы отказаться как-нибудь аккуратно, чтобы не обидеть…

У хозяина относительно бутыли имелись совершенно иные планы. Едва разлив уху по мискам, тут же набулькал все три стаканчика до краев. Держался он, надо заметить, странно: сидел за столом несколько боком, так, что Настена и Алька видели его только в профиль, с правой стороны.

– Ну что, рыба посуху не ходит… За знакомство! – Он осушил свою порцию, занюхал корочкой хлеба и представился: – Меня Митрофаном зовут, Сержиным. Раньше-то тут Сержиных чуть не половина Усть-Кулома жила, теперь вот один остался.

Алька нерешительно вертел свою емкость в руках, искоса взглянул на Настену. Она махнула свой стакан не задумываясь, уверенно, залпом… Вот даже как… Не поперхнулась, не закашлялась. И даже на закусила. Протянула над столом руку Митрофану:

– Настя.

Алька опасался, что здесь, у чужих людей, из Настены вообще клещами слова не вытянешь, а она… Выходит, это только с Алькой такая зажатая?

– А ты что же? – спросил Митрофан. – Вроде молодой, печень здоровая… Ты не гляди, что я так к тебе сижу, привычка. Морда лица у меня с другой стороны не очень аппетиту помогает…

Он коротко, на долю секунды, повернулся к Альке и снова принял прежнюю позу. Лицо Митрофана с левой стороны оказалось изуродованным: страшные шрамы не то термических, не то химических ожогов, глаз уцелел, но смотрел на мир огромным пятном бельма.

– Так что пей, не чинись… Продукт экологический, сам морошку собирал, сам радиометром проверял, сам бражку ставил и сам перегонял. Не отравишься.

Алька решился: задержал дыхание и выпил залпом. Огненная вода прокатилась по пищеводу, словно крохотная шаровая молния. Алька торопливо потянулся к куску хлеба, зажевал… А ведь и вправду не отравился. Пожалуй, даже получше, чем технический спирт, который «манулы» выменивали у вертолетчиков.

– Вот… – удовлетворенно протянул Митрофан. – Теперь и за уху браться можно. Так как тебя зовут-то, парень?

За уху Алька взялся, не дожидаясь повторного приглашения. Но вот имя свое называть ему отчего-то не захотелось… Заразился от Командира, не иначе. Да и не понять, какое имя теперь у него настоящее. Александр, как называли с детства? Или Альберт? Этим именем и вымышленной фамилией он назвался в военкомате.

– Меня зовут Солдат, – сказал Алька слегка невнятно, горячая уха обжигала губы. – Просто Солдат.

– Солдат так солдат, – покладисто проронил хозяин. – Ну как тебе ушица?

Алька думал, что знает вкус настоящей ухи, но ошибался. Здесь явно водились не те рыбешки, что Ибрагим добывал из вод Плюссы. На порядок вкуснее. Огромные куски рыбы – нежные, розоватые – буквально таяли во рту. Бульон, подернутый золотыми медальками жира, был бесподобен.

– Из свежепойманной семги, – сказал Митрофан, выслушав заслуженные комплименты. – Серебрянка – не облошавшая, только с моря зашедшая… Такую уху ни один верхолаз за все свои деньги не попробует, для этого сюда, на берег, ехать надобно. Вот и приходится им, бедолагам, мороженой да малосольной пробавляться.

Сам он, впрочем, съел совсем немного. Поковырялся в выловленной из чугунка рыбьей голове, добавил несколько ложек бульона, – и отставил миску. Объяснил:

– Не лезет рыба уже, ни в каком виде. Вот котлеток бы соевых рубанул, с лучком да картошечкой поджаренных… А вам, я гляжу, добавка не помешает?

Гости ответили синхронными кивками. Хозяин щедро плеснул им еще ухи, а заодно, всем троим, самогонки, – рыба, как известно, посуху не ходит.

Алька свою порцию осторожно ополовинил, Настена вновь выпила залпом. И сама – Алька изумился – завела разговор. Расспрашивала Митрофана о рецепте приготовления ухи, спросила, с кем живет, где хозяйка – оказалось, что он уж двадцать лет как вдов.

Опасения, что застолье будет продолжаться, пока бутыль не покажет дно, не оправдались: едва с добавкой было покончено, хозяин начал убирать со стола. Сказал:

– Я сейчас баню затоплю, часа через два доспеет. Можете погулять пока, или поспать, или еще чем заняться… Но сначала ты, Солдат, меня в одном вопросе просвети. Ты ведь из федералов, как я понимаю?

– Уже нет.

– Все равно, знать должен… – Митрофан вышел в другую комнату, вернулся и показал пачечку фиолетовых купюр, перехваченную резинкой. – Что за деньги непонятные? Где их отоварить-то можно? У нас таких и не видывали.

Алька и в самом деле имел представление, что в руках у хозяина. Не деньги – реквизиционные боны. Ими ОКР и другие силовики расплачиваются с населением, когда забирают что-то для своих нужд. В оплату эти бумажки никто и нигде не примет. Теоретически какая-то ценность у них имеется – при начислении налога указанные на бонах суммы вычитаются из облагаемого дохода. А на практике… Алька сильно сомневался, что здешние рыбаки платят хоть какие-то налоги в федеральную казну.