Владимир Марышев - Избранные

Ворохова словно ударили по лицу. Он резко отодвинулся от Марго.

— Это все, что ты хотела сказать?

По-прежнему не открывая глаз, она улыбнулась и вдруг, молниеносно притянув Ворохова к себе, сочно поцеловала его в губы. На этот раз мир не изменился — не завернулся в покрывало тьмы, не расцвел красочным фейерверком. Но Андрею показалось, что со своим поцелуем Марго влила ему в рот какой-то божественный напиток, густой и терпкий, с непередаваемым вкусом — он казался то сладким, как нектар, то орьким, как желчь. «Нежный яд», — вспомнилось Ворохову название какого-то убогого телесериала, и он поразился: как точно! «Яд» медленно растекался по телу, наконец-то снимая напряжение последних часов, даря долгожданную истому. Ворохов мягко опрокинулся на спину. Марго тут же перехватила его безвольную правую руку и пристроила себе под голову.

Они долго лежали молча, глядя в потолок, словно пытаясь угадать за ним, за всей воздушной «крышей» Земли ход невидимых светил.

— Андрей, — неожиданно сказала Марго. — Тебе хорошо?

Он прислушался к своим ощущениям.

— Да. Невероятно, но да! Когда ты мне сказала… я готов был выть, как брошенная собака, бегать из угла в угол и биться головой о стены… пусть это банально до невозможности, но это так! И все же теперь мне хорошо. Хочу надавать самому себе по морде за то, что смирился, что не пытаюсь завоевать тебя, — и не могу. Марго, что ты со мной сделала?

Она повернулась к Ворохову и провела ладонью по его груди.

— Ты сказал, что тебе хорошо. Разве этого мало? Живи тем, что есть, меньше думай о завтрашнем дне — он может оказаться непредсказуемым. Кроме того… Я ведь так и не ответила на твой вопрос — ни «да», ни «нет». Сама я дура — начала копаться в прошлом. А в карете прошлого, как известно… в общем, даю слово: я тебе отвечу. Но не сейчас. Я меняюсь, Андрей, и мне нужно время… Договорились?

Ворохов взял ее руку и поднес к своим губам.

— Спасибо за надежду, Марго. Я подожду.

— Вот и умница.

Вылезать из кровати не хотелось. Так здорово было лежать здесь и предаваться сладостным мечтам! Мечтам? Кстати, о «Мечте»…

— Марго, — сказал Андрей, — я думаю, уже настало время посвятить меня в тайны мадридского двора. Ваш клуб… — Сказать «наш» у него не повернулся язык. — Ну сама посуди: какие из вас любители литературы? Та — да, но остальные… У каждого свои интересы. Один — художник, другой — композитор, третий… Я уж и так прикидывал, и эдак… Может, вы просто решили объединить все официально не признанные таланты? Но тогда к чему камуфляж? Не шпионы же вы, в самом деле, и, надеюсь, не члены секты, практикующей человеческие жертвоприношения?

Какое-то время Марго молчала.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Леонид Сергеевич обещал, что ты будешь посвящен. Наверное, и в самом деле пора. Кстати, посвящать тебя, пожалуй, будет проще, чем кого бы то ни было. Ты ведь фантаст!

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас поймешь. Помнишь книгу, которую тебе подарил Кирилл Ильич?

— Еще бы! «Трилогия о Максиме» Стругацких, вещь более чем известная. Признаться, я сразу стал искать в этом некий умысел.

— Надо же, какая проницательность! Действительно, умысел был. Но для начала скажи, что ты думаешь об этой книге. Как читатель.

— Как читатель? Ладненько! — Ворохов взбил подушку и, заложив ее за спину, сел — так было удобнее разговаривать. — Как тебе известно, там три повести с одним героем, написанные в разное время. Так вот. Я безгранично уважаю братьев Стругацких, но благоговею далеко не перед всяким их творением.

Начнем с «Обитаемого острова». На мой взгляд, здесь братья не дотянули до планки, которую уже задали более ранними вещами. Как-то все тут слишком прямолинейно, в лоб. Получился боевичок, довольно впечатляющий для того времени, но мало что внесший в копилку достижений литературы. И герой прямолинейный, смоделированный, склепанный из одних достоинств. Кругом положительный, истинный ари… тьфу ты, борец со злом. Пули его не берут, радиация не берет — просто супермен какой-то! А суперменов в природе не бывает. Короче, не верю я в Максима Каммерера, каким он здесь предстает.

— Ого, как резко! А дальше!

— Дальше — «Жизнь в муравейнике». Ты знаешь — небо и земля! Даже не верится, что написано теми же людьми. Это моя любимая вещь у Стругацких. Рад бы придраться, да не к чему: так сделано, что холодок по коже. И Максим здесь уже не функция, не автомат для насаждения социальной справедливости, не андроид со стальными кулаками, лупящий карикатурных врагов по безмозглым башкам. Конечно, тут он не так ярок, как в «Острове». Простой смертный со всеми слабостями, присущими нашему роду. Но в такого Максима больше веришь. О сюжете я уже не говорю: блеск! А финал… Еще не одно поколение фантастов будет рвать волосы на голове, пытаясь придумать что-нибудь, сравнимое по силе воздействия.

— Согласна. Ну и?..

— Ну и остаются «Волны гасят ветер». У меня к этой повести отношение сложное. Думается, Стругацкие могли создать грандиозную вещь, заглянуть в невероятные глубины души — как человеческой, так и нечеловеческой. Сверхцивилизация, почти незаметно вызревающая в среде самых обыкновенных земных, — это же объедение, а не сюжет! Однако братьям захотелось поэкспериментировать, сделать повесть, практически целиком состоящую из одних документов. Оригинально, конечно, но… Помню, как я был разочарован, когда после «Соляриса» и «Непобедимого» прочитал лемовские же рецензии на ненаписанные книги. Такое богатство мыслей! Но пан Станислав не пожелал облечь их в художественные образы, упаковал в сухую, практически несъедобную оболочку. Спору нет, тут он, с точки зрения формы, опередил всех своих коллег. Но в результате, по моему глубокому убеждению, пострадал читатель.

— Здорово рассуждаешь! — с сарказмом произнесла Марго. — Значит, твои пульсары и Сверхновые — это и есть потрясающие силой воздействия художественные образы. Ну-ну… Однако ты отвлекся. Давай-ка поближе к «Волнам».

— Да, «Волны»… Знаешь, среди моих знакомых есть такие, которые чрезвычайно высоко оценивают именно эту повесть. В основном — как раз из-за ее формы. Новаторство! Прогресс! Но я не получил того, чего ожидал. Герои долго-долго, мелкими шажками, приближаются к разгадке тайны, а когда настает время рассказать о сущности сверхцивилизации, авторы предоставляют слово одному-единственному людену. И все!

— Значит, так было задумано.

— Я и не сомневаюсь. Когда-то Стругацкие заявили, что все их Странники, людены и прочие экзотические персонажи — это всего лишь вешалки, на которых они выставляют на всеобщее обозрение некоторые свои идеи. Разумно! Мне бы тоже не понравилось, если бы они сделали какой-нибудь вертикальный прогресс самоцелью и забыли о простых людях. Но иногда кажется, что эти идеи слишком уж небрежно висят на вешалке, топорщатся. А мне так хотелось бы почувствовать их плоть!