Сергей Павловский - Коготь химеры

Психоанализ органично вылился в зрительный образ: пухленькие щечки с ямочкой, серо-голубые глаза навыкате, убранные в пучок на затылке золотистые волосы, грудь, шея, точеные ножки на высоком каблучке…

— Стоп! — Дед укоризненно ткнул пальцем Доку прямо в лоб. — О бабах думать не нужно. Их нужно иметь — потом. Но не в рабочее время. Понял?

Док встряхнул головой и огляделся — похоже, они уже подъезжали к пресловутому «Амбасадору».

— Эй, господин, я закончила, — поступило послание от Чуда. Тотчас зашевелились и парализованные негры. Ошалело вращая белками глаз, расселись по своим местам: бедняги так и не поняли, что, собственно, произошло. Да и Док не понял, почему сам, пусть на мгновение, провалился в транс, а когда дошло, выругался вслух искренне и горячо:

— Чудо, мать твою химеру! Совсем офигела?! На хрен полезла в мою башку?

— Извини, — смущенно призналась химера и вызверилась в обратку: — Я тебе не Господь Бог, чтобы бить по башке строго избирательно. Ну, зацепило пси-волной — не полиняешь.

Док мысленно показал химере средний палец и повернулся к Денисову:

— Дед, а вправду, точно дежа-вю — все это уже видел. — Он не кривил душой нисколько. — И в Чечне, и в Зоне, и здесь. Даже планировка одинаковая. Хочешь, угадаю, где что?

— Ну…

— Вон то двухэтажное здание, типа местечкового райкома, — президентский дворец. Там, — он ткнул в трехэтажку, — почта, телеграф, телефон на первом этаже. Выше — журналисты, пресс-службы. Вон там, в девятиэтажке, супермаркет и квартиры местной элиты. Это… ха… местная ментовка. Где-то на площади должен быть памятник кому-то.

Точно! Был памятник, и не «кому-то», а Владимиру Ильичу Ленину. Всего в три человеческих роста, зато, как показалось Доку, из чистого золота.

— Не, не чисто золотой. — Дед, мерзавец, словно читал его мысли не хуже химеры. — Там золота всего пять сантиметров наружного слоя. Семьдесят миллионов долларов, уроды, угрохали, чтобы угодить благодетелям.

В полицейское управление Дед зашел, едва не выбив ногой дверь в приемную начальника. Толстый негритос-адъютант попытался было преградить ему путь, но отлетел метра на три от мощного толчка в грудь. Денисов ввалился в кабинет и гаркнул с порога:

— Ты еще жива, старая обезьяна?!

«Старая обезьяна» являла собой здоровенного, но изрядно сморщенного аборигена лет шестидесяти в мундире времен девятнадцатого века с золотыми эполетами, голубой лентой через плечо, увешанного с головы до ног орденами и медалями. Леонид Ильич Брежнев наверняка завистливо ворочался в своем гробу, глядя на это благолепие. Разве что медаль Героя Советского Союза на груди ветерана красовалась только одна, зато орденов Почетного Легиона Док насчитал целых три.

В ответ на приветствие начальник полиции испуганно вздрогнул, быстро водрузил на нос очки в тонкой золотой оправе, оскалил белоснежные зубы и радостно заорал в ответ на ломаном русском:

— Здерево, пяный син бигимота.

— Заметь, зубы свои, натуральные, — вскользь бросил Денисов, ногой отодвигая от стола кресло. — Качественно питается, собака.

Он развалился в кресле, ткнул пальцем в Дока, рекомендовал внушительно и безапелляционно:

— Мой друг — очень толстый человек и будет здесь иметь очень толстый бизнес.

Затем без дальнейших предисловий достал из кармана пачку долларов в банковской упаковке и швырнул ее на стол. Главный блюститель Республики без малейшего смущения сграбастал ее и сунул за обшлаг мундира.

— Наливай! — распорядился Дед на русском, и начальник полиции послушно полез в холодильник за бутылкой виски.

Из Главного полицейского управления они выбрались уже в глубоких сумерках. Начальник после двух по-братски раздавленных на троих бутылок виски остался лежать под столом, а Денисов, наоборот, выглядел необычно трезвым и оживленным. Он бодро втянул ноздрями душный вечерний воздух, который с наступлением вечера стал менее смрадным, и удовлетворенно кивнул.

— Через пару часов здесь начнется настоящая жизнь. Африка живет с полуночи до восьми утра. Самый цимес — между двумя и пятью часами. — Он махнул рукой, подзывая такси.

Желтый «Опель-Омега» эпохи позднего Ренессанса тотчас выкатился из темноты и гостеприимно распахнул двери. Дед плюхнулся на переднее сиденье и скомандовал: «Текерунгвале!» Таксист неодобрительно покосился на него, но беспрекословно вырулил в нужном направлении. В окне машины снова поплыли отвратные местные красоты, кое-как и кое-где тускло освещенные одинокими фонарями. Вскоре и эта скупая подсветка исчезла, и теперь их неясный путь лежал сквозь кромешную тьму, осиянную только светом фар. Таксист долго и медленно петлял в лабиринте улочек, ориентируясь только по одному ему известным приметам. «Чисто наш брат сталкер, — даже восхитился Док, — разве что гайки не разбрасывает». Он наклонился к уху Денисова и осведомился шепотом:

— А куда едем и что такое «Текерунгвале»?

— «Текерунгвале» — знаменитый местный притон. За всю эпохальную историю страны там побывало всего два белых человека — я и мой, ныне уже покойный, напарник. Майор Оноприенко. Отчаянный был хохол, Царствие ему Небесное. Тут выжил, а там, на родине, погиб нелепо. Вмазался на шоссе в столб. Сто восемьдесят шел и пьянющий вдрызг. Сколько раз ему говорил: не садись пьяным за руль. Один хрен… Очень уж любил погонять. Правда, уходил от лобового, а тот, что пер навстречу, нарушал. Да… А тут почудили мы с ним от души.

Такси в очередной раз круто вильнуло вправо, влево, и… О чудо! Прямо по курсу засиял неоновыми огнями оазис местной культуры. Своими архитектурными формами приземистое, длинное здание напоминало советскую свиноферму, украшенную яркой вывеской, светящимися щитами и разноцветными лампочками. Дед швырнул в таксиста скомканной десятидолларовой купюрой, вякнул категорически: «Жди» — и вывалил из машины. Док по привычке на всякий случай крутнул головой, разминая шейные позвонки, шлепнул машинально по штанине — рукоять вакидзаси на голени, конечно, не нащупал, — вздохнул огорченно и заторопился вслед за Денисовым.

Сказать, что их явление местному народу произвело фурор, значит ничего не сказать! Даже дым под потолком заведения, густо насыщенный запахом паленой бечевки, прекратил свое монотонное вращение и застыл серым облаком. Музыкальный аппарат выдал фразу из Бритни Спирс и захлебнулся на полуслове — бармен за стойкой в нечаянном экстазе нажал кнопку «стоп». Публика, вся без исключения, мгновенно впала в тот же транс на грани оргазма. Полсотни черных рож, черных тел всех оттенков — от темно-синего до светло-серого — напряглись, застыли, вытянулись в сладострастном ожидании невиданной доселе потехи. Официант выронил из рук стакан с мутным пойлом, и тот грохнул об пол, разбившись с характерным треском, — но и этот кощунственный в мертвой тишине звук не вывел завсегдатаев из оцепенения.