Алексей Штейн - Еще один человек

– Ясно. – Я включаю передачу, трогаемся. Олежек вдруг вскрикивает… – Что такое?!

– Вон! Вон она… – Он указывает на стоящего недалеко упыря – светловолосую миниатюрную женщину. – Вот это мама…

– Отвернись и закрой уши…

Горячий чай с сахаром и сдобой, тепло от печки. Котейко скоро получит лысину от почесываний и поглаживаний. Он свернулся на коленях у Олежки и требует внимания, которое тот ему и уделяет. Мы поели – и теперь наслаждаемся чаем и сытостью…

– …Папа тогда решил, что надо уехать из города, но сначала ему надо было заехать что-то забрать в офисе, а продукты мы хотели купить по дороге, и с собой было только много чипсов, мама их любит, и сникерсы. И всего две бутылки «пепси». Мама экономила, но они все равно кончились. Она сама почти не пила. Все мне отдавала. А еще было холодно, особенно по ночам, она прижимала меня к себе и грела… А вокруг все стояли эти, мертвые, но их сначала было немного… Мама говорила, что позвонила папиным друзьям, и те обещали приехать и забрать нас, но никто не приезжал… Потом мама заболела, у нее стали неметь ноги, она падала в обморок… и, когда совсем кончилась еда, она сказала, что она выйдет. И ушла. А ночью мне было так холодно…

– А почему вы не завели машину?

– Папа, когда вышел, забрал ключи, он всегда так делал…

– Бедный… страшно тебе там было? – задаю я идиотский вопрос.

Олежек поднимает голову. Глаза кажутся просто огромными…

– Да. Когда мама ушла. Я боялся, что она придет, и я не смогу и открою ей дверь. А еще было очень страшно, когда папу убили.

– Хм… Его убили?

– Да. Дубиной по голове. А потом его съели мертвые. – Олежка смотрит на меня своими бездонными глазами. Такие глаза бывают только у детей, потом в них появляется всякое… другое.

– …А… хм… ты знаешь, кто это сделал?

Серо-голубые бездонные глаза притягивают, я не могу оторвать взгляда.

– Да, я знаю.

Я медленно встаю и иду наливать себе еще чаю. Рука дрожит, кажется, я облил кипятком как раз по ожогу от тушенки, но как-то не сильно и больно.

– …И кто это?

– Я не видел, мама сказала – «гопник»…

– Ясно…

– Мама сначала кричала, потом плакала, потом много звонила по телефону… Я тоже очень испугался и плакал, а потом она сказала, что все будет хорошо, и рассказывала мне про звезды и галактики, потом про зверей и рыб, а потом про то, как жили в древности…

Олежек уже почти на ходу засыпает – укладываю его на диване, тщательно закутав и подоткнув одеяло, в ногах его устраивается котейко. Перед сном спрашивает – можно ли завтра будет посмотреть рыбок? Конечно же можно, спи, Олежек, завтра посмотришь и рыбок, и всех моих кошек, и ту большую собаку, что тебя сначала испугала, а потом всего облизала… Завтра все будет.

Заснул он моментально, и лицо у него… такое спокойное… он улыбается во сне, и губы шепчут что-то… кажется… да-да: «Мама»…

Я еще долго сидел и пил чай. В голове творилось что-то несуразное… я как будто нащупал что-то важное, но не мог понять что – и вновь его терял… Словно не хватало еще чего-то, маленького фрагмента… Как машина не желает заводиться, чихая, вот кажется: чуть сильнее – и заведется!

Соорудил себе лежанку и, завернувшись в спальник, заснул.

Кажется, засыпая, я отчего-то почувствовал себя счастливым.

Дашка сидела на траве и играла со щенком – маленьким, неуклюжим и забавным. Он нападал на нее, пытался схватить за руки, а она подхватывала его и переворачивала на спину… Он барахтался, вскакивал, отбегал, смешно тряся лопухами ушей, и вновь весело бросался в атаку…

– Привет…

– Привет. Видишь – у меня тоже. Я же всегда мечтала о собаке, помнишь?

– Помню… но ты же знаешь – ну не получалось, надо было подождать…

– Подождали?

– Ну не начинай, как будто я это все устроил!

– Не ты?

– Нет, конечно, чего ты несешь-то!

– А-а-а-а… и вправду… А кстати – а чего ТЫ устроил?

– Ну… в плане?

– В плане – чего ты устроил. Сделал ты чего.

– Ну… я… это… Дом вот, машина, все дела. Я типа теперь как, понимаешь, властелин местный какой, эдакий вольный барон!

– Ага… Понимаю… И это все?

– Ну а что еще надо-то? Нормально все…

– Ну-ну. А что тогда не спишь ночами, а? Ну да ладно, ладно, твое дело. А кстати, барон ты мой, – а много ли у тебя подданных?

– Ну… так… Один пока… Мальчик… Ну еще вон живность моя – рыбки, кошки, собака…

– Кошки… – Дашка вдруг сразу оказывается рядом и легко заваливает меня на спину, оказавшись сверху, приближает лицо ко мне… в глазах ее скачут лукавые чертенята, на губах улыбка. – Кошки, говоришь?

Улыбка вдруг сходит с ее лица, она словно оглядывается и говорит:

– Мяу! – Ее рука у меня на груди вдруг впивается ногтями в меня – ой, как больно-то! – Мяу!!!

МЯ-А-АУ-У-У-У!!!

Я просыпаюсь от кошачьего ора и боли. Что за черт?

Котейко сидит у меня на груди, орет и урчит, как тепловоз дизелем, и натурально дерет мне грудь когтями. Шерсть вздыблена, глаза дикие… чего он?

Елки, чего… наверное, хищник во двор пожаловал! Обрез под рукой, свет…

С дивана ко мне тянется Олежка. Он протянул ручки и смотрит на меня. Только глаза не серо-голубые. Они черные. Мертвые. Он тянется ко мне, потому что хочет меня сожрать. Если бы не подоткнутое одеяло и общая его слабость, то котейко, наверное, не успел бы меня добудиться: больно уж крепко я дрых. Прижав-потрепав для бодрости трясущегося котенка, встаю и, набросив одеяло, пеленаю под ним мертвого Олежека. Голова пустая, руки работают сами. Иду во двор, неся нетяжелый шевелящийся сверток. Коты в доме орут и шипят, Мухтар, подбежавший к двери, пятится и настороженно рычит. Отнес сверток за скелеты машин, положил на землю, сам сел рядом, держа обрез как тончайший бокал, налитый до краев. Надо что-то сказать? Или уже все равно? Нет, не суть, что не все равно, – надо…

– Прости меня, Олежек…

Все равно бы не уснуть было – потому до утра жег костер, отогревая землю, отгребал угли, копал – и опять жег. Можно было попытаться завести «Беларусь» с ковшом – наверное, я бы разобрался и выкопал, уже бы было быстрее… но быстрее не хотелось. Хотелось вот так – жечь костер и копать землю… жечь и копать, копать…

Холмик выровнял, как смог, крест тоже сколотил старательно… вот так. На перекладине вырубил имя. Все. Больше я для тебя, Олежек, ничего не смогу сделать. Я опять не успел. Прости.

Холодное утро. Холодное не только снаружи, где мокрая снежная крупа с ветром, но и внутри. Не в доме, где тепло и сухо, – холодно у меня внутри. Что-то оборвалось… потерялось то важное, что я почти нашел вчера. Или не потерялось? Или наоборот – я почти совсем понял что-то? Не знаю… холодно.

Звери тоже едят как-то неохотно. Сам я с трудом пропихиваю куски в глотку. Даже горячий чай невкусный какой-то.