Иван Кузнецов - Ковчег

— Да пойми, в городе будет не лучше! — Коршунов звучно хлопнул ладонью по столу.

Дверь моментально открылась, в проеме показался охранник и тут же исчез, словно ветром сдуло.

— В городе будут свои проблемы, — уже тише продолжил Коршунов. — Может, более предсказуемые, но их будет не меньше. Я не могу тебе приказать. Мне надо, чтобы ты сам понял! Бери Вержбицкого, Неробелова, бабу свою бери. Мы вас всем обеспечим, будете жить как короли.

— Но почему…

— Да потому! Потому что если не справитесь вы, не справится никто. Потому что вы первые поймете, если что-то пойдет не так, и вытащите остальных! Сейчас ни у кого нет такой квалификации. Ни у солдат, ни у профессоров, ни у эмчеэсовцев. Понимаешь ты это?

Я промолчал.

— Думай, — резюмировал Коршунов. — Несколько дней у тебя есть. А потом жду положительного ответа.

Весь следующий день я промаялся, не зная, как поступить, а под вечер взял и выложил все Нике. Как-никак, в плане Коршунова и ей отводилось место. Ника выслушала не перебивая и тут же въедливо поинтересовалась:

— Твой Коршунов прикидывается или в натуре дурачок?

— Это значит, твердое «нет»? — уточнил я, еще не решив, горевать или радоваться.

— Это значит, что план его — идиотский, — пояснила Ника. — Лезть не пойми куда, чтобы сэкономить вязанку дров. Дурь.

— Ну, он же не предлагает лезть всем. Много там все равно не разместить. Те, кто могут перенести зиму на ногах, останутся. За барьер на завод отправят старушенций всяких. Может быть, детей. Тут бы они мерзли пять месяцев на голодном пайке, а там, за стеной… Там ведь всего месяц пройдет.

— А еще можно их расстрелять, — ядовито заметила Ника. — Тогда мерзнуть совсем не будут. Сплошная экономия.

— Нет, ну мы же там были. Нас обследовали, никаких отклонений…

— Ага, только мозг съежился, раз такие планы обсуждаете. Организовать поселение за барьером… Коля, ты хоть понимаешь, что собираешься влезть непонятно во что, непонятно зачем и с непонятными последствиями? Откуда вы вообще про сжатие времени взяли?

— Пичугин замерял. Сказал, что за барьером время течет медленнее. Он нам тогда так и не поверил, полез сам убедиться. Ну и вот. За барьером, как он выражается, «хроноаномалия». Даже коэффициент сжатия вычислил: четыре целых девяносто две сотых. Зимние холода до апреля продержатся, считай, пять месяцев. За барьером пройдет всего месяц. Так что, если в ноябре рядом с ТЭЦ организовать поселение, как раз в пять раз зимовку сократим.

Ника откинула со лба отросшую челку.

— Тебе, Коля, надо было не в теннисисты, а в математики идти. Дурак и уши холодные.

— Всё-всё, понял. Выдам Коршунову решительное «нет».

Я почувствовал себя подкаблучником. Начал от этого злиться, но пока держал себя руках.

— Да ничего ты ему не выдашь, — отмахнулась Ника. — Будто я тебя не знаю. В каждой бочке затычка. Тобой вертят, как хотят, а ты ведёшься.

Ника, демонстративно отвернувшись, зарылась в шкаф с одеждой.

Я плюнул и ушел на кухню. И чего, спрашивается, злюсь? Сам же решил посоветоваться. Вот мне и посоветовали. Между прочим, вполне конкретную вещь безо всяких уловок и оговорок. Чем же я тогда недоволен? Хотел услышать другой ответ? Ах, дорогой, я так рада, пойду собирать чемоданы? Но тогда Ника права. Выходит, никакого вопроса передо мной не стоит, и я, взяв время на размышление, мысленно согласился с предложением Коршунова. Может, поэтому он не стал меня уговаривать, искать какие-то аргументы, пытаться купить? Он просто знал, что я и так соглашусь.

Черт, как же меня все это достало…

Часовая стрелка уперлась в цифру семь. На полвосьмого Коршунов назначил собрание. Должно быть, официально расскажет про «поселенцев». Сначала в узком кругу — посмотреть реакцию, потом запустит информацию в массы. Мол, разыскиваются добровольцы. Родина-мать зовет, усиленное питание прилагается. И ведь найдутся, найдутся желающие рискнуть своей шкурой ради сытного обеда и мнимой безопасности за волшебной золотой занавеской. А значит, неизбежно наступит момент, когда Коршунов подойдет ко мне, положит руку на плечо и проникновенно спросит: «Ты готов?» И я, по мнению Ники, тяжело вздохнув, непременно отвечу: «Да».

Вот такая гнусная предопределенность.

— …Она же до сих пор там стоит, я давеча заглядывал. Я же сразу к вам, а меня в шею, говорят, очередь. А какая же тут очередь, если разберут всё? Это же сейчас надо, пока еще осталось.

Вид путеец имел слегка сумасшедший: волосы немытые, всклоченные, глаза горят. На щеках щетина, которую он то и дело почесывал желтыми нестрижеными ногтями, под которые забилась грязь. В промежутках между почесываниями он оживленно размахивал руками; с губ слетали мелкие брызги слюны. В общем, зрелище малоприятное, с какой стороны ни посмотри. Однако вещи он рассказывал любопытные. Да что там любопытные — жизненно важные.

По нынешним временам Железнодорожный район считался гиблым местом, хуже Ленинградки и Металлурга. На Металлурге орудовали мелкие банды гопников. На Ленинградке мы столкнулись с целенаправленным сопротивлением, но это сопротивление оказывали отдельные бригады, которые наносили удары и тут же отступали, не пытаясь удержать территорию. В привокзальном районе ситуация сложилась иная. По нашим данным — проверенным и не очень, — этот район превратился в настоящий рассадник бандитизма. Именно отсюда пресловутый Маршал осуществлял руководство.

Разговоры об ответном ударе ходили давно, но все упиралось в недостаток ресурсов. Да, коммуна была многочисленнее. Да, мы были лучше вооружены. Но у нас не хватало людей, чтобы планомерно, дом за домом, зачищать район. Тем более что опыта таких зачисток не имели даже местные вояки, что говорить об обыкновенных дружинниках и добровольцах.

В результате привокзальная зона опустела. Все, кто могли, перебрались ближе к центру. Ничего ценного в окрестностях тоже не осталось. Местную больницу распатронили в числе первых, еще до Маршала. На вокзал мы наведались в августе, сразу, как сошла вода. Оценили состояние полотна, вывезли несколько вагонов полезного барахла, выкачали пару цистерн солярки. Безусловно, кое-что ценное там осталось. К примеру, вагон с углем. Летом его не выгребли — нашлись дела поважнее, а зимой уголь бы ой как пригодился. И все же потеря казалась не столь значительной, чтобы всерьез о ней жалеть. Однако рассказ путейца заставил задуматься.

Сам он был местным. До недавнего времени жил неподалеку от вокзала. Пару недель назад, когда совсем прижало, оставил квартиру и вскоре оказался в длинной очереди желающих прописаться в коммуну. Вполне обычная судьба. Заинтересовало не его прошлое, а рассказ о происходящем на вокзале. Путеец туда нет-нет да наведывался. Все ходы-выходы он знал, а поживиться по мелочи там можно было до сих пор.