Антон Кравин - Наемники смерти

Сейчас туда можно.

И тут они выбегают из центра острова – крысы. Большие зубастые крысы. Марина стоит на четвереньках, глядя в песок. Мама уже почти подползла к папе. Крысы проносятся по маме, как волна накрывают ее, и брызжет кровь.

Марина чувствует: крысы хотят убить, но не ее. Крысы бросаются в воду, крысы плывут к берегу.

Вторая волна неправильности накрывает остров и расползается дальше, и дальше, и дальше… Марина стоит на коленях. Песок вокруг испещрен следами крохотных лап. А рядом… нет, не смотреть туда!

Она и не смотрит.

Замерев, прикрывает глаза. И видит, как возникают искажения, как неправильности волна за волной меняют мир вокруг. Она чувствует зверей и птиц – странных, небывалых, – знает, куда побежали крысы. И она слышит, отчетливо слышит, как пространство трещит по швам.

Потом, много позже, поднявшись и отряхнувшись, Марина идет в центр острова Могилевского. В самую Глубь. В сердце. И щупальца тумана, плети лозы, искажения и хамелеоны расступаются перед шестилетней девочкой.

Марина не помнит, как попала с острова обратно на берег водохранилища. Она не знает, что было с ней в центре острова. Она никогда этого не вспомнит. В Глуби нет времени и нет пространства.

На берегу ее подобрали военные и ученые. Сначала они были добрыми, потом стали злыми.

Марине десять лет.

Барьер – стена с колючей проволокой по верху, на пропускном – солдаты.

«Документы на ребенка», – говорит солдат сопровождающему Марину. Тот подает свидетельство о рождении и справку. Марина стоит рядом и смотрит на спутника снизу вверх – это Лев Иванович, заведующий лабораторией. Марина ненавидит его. За все, что он делал. За иголки в венах, за капельницы, после которых она билась в припадках, за дыхание Глуби на своей коже, за белых крыс – подруг Марины по несчастью, за крыс с шестью лапами, за трехглазых мышей, за собак с коленками назад, лысых чупакабр, отвратительных лавр, за того хамелеона, с которым Марина хотела подружиться, – он напоминал плюшевого медведя, у него был добрый взгляд, а Лев Иванович вскрыл хамелеона и ввел Марине экстракт из его железы.

Раньше Марина не думала о своей ненависти.

Лаборатория – ее мир. Она никогда не покидала стен института. Она знала, что есть Москва и есть за Барьером другие страны. Она читала книжки, которые нянечка Алла приносила в комнату. В книгах рассказывали про детей, иногда – про любовь, про изобретения и зверей.

Здесь, у Барьера, дыхание Глуби почти не ощущалось, и Марина чувствовала себя лишенной глаз, ушей, кожи. Она будто ослепла. Нет бродящих в лесу хамелеонов, не проносится мимо стая вырвиглоток, жадных до крови. Не поджидают искажения, не накатывает – прозрением, откровением – Всплеск.

Обыденный мир, о котором Марина мечтала, сух и сер.

Алла осталась в лаборатории. С Мариной отправился только Лев Иванович, никаких проводников: Марина – секретный объект. Они двигались так быстро, как только могли, девочка помогала, предупреждала об искажениях и отгоняла зверье, хотя больше всего на свете хотела посмотреть, как лоза выпьет из мерзкого старика (ему наверняка за сорок) кровь.

«Документы в порядке, Лев Иванович. Эй, девочка! С освобождением тебя и удачи!»

Марина смотрит на солдата. Он смешной. Она была бы свободна в Секторе, но зачем ей Москва?! Глубь тянется за Мариной, Глубь не хочет ее отпускать. Слабый Всплеск докатывает до Барьера, Лев Иванович всегда их плохо переносил, и сейчас бледнеет, хватается за сердце, солдата рвет, а Марина стоит спокойно и ждет, когда им полегчает.

Всплеск стихает, и они с Львом Ивановичем выходят за ворота, садятся в автомобиль первый раз в Марининой сознательной жизни. Ей интересно и забавно… до того момента, пока Марина чувствует Сектор за спиной.

Когда связь рвется, Марина страшно кричит и бьется в припадке. Для нее это как антивсплеск, ужасное чувство. Будто нити, волокна, жилы, прочно соединенные с веществом ее мозга, вырываются из него вместе с памятью, вместе с ее личностью.

Марина теряет сознание. Когда очнется, она не будет помнить себя, не будет помнить лабораторию, забудет Аллу и Льва Ивановича. Забудет всё.

Марине одиннадцать. Она сидит на стуле перед директором детского дома, Зоя Сергеевна из-под стекол очков смотрит на Марину с сочувствием. Зоя Сергеевна похожа на добрую молодящуюся бабушку. «Почему ты ударила медсестру, Марина? Она не хотела тебе плохого, только взять кровь». Марина не может объяснить Зое Сергеевне, почему схватила поднос, огрела медсестру по голове, а потом царапалась, вырываясь из рук доктора Владислава Викторовича, милейшего дядьки. И укусила врача. И продолжала кричать, пока он ее не отпустил.

Марина никому не хочет зла, ей нравится здесь, она уже неделю живет в этом детском доме, успела подружиться с соседками по спальне. И все было хорошо, пока у нее не захотели взять кровь.

Даже когда доктор ее слушал и прикасался холодными жесткими пальцами, Марина терпела.

Она не знает, что ответить директору. Она твердит: «Я не знаю. Я не помню». Зоя Сергеевна говорит, что с Мариной будет работать психолог.

Он тоже мужчина, но он не трогает Марину, и она готова с ним общаться.

Марине пятнадцать. Она проснулась от кошмара, но не может вспомнить, что ее напугало. Только сердце колотится. Она комкает пропитанную потом простыню, сжимает зубы, чтобы не разбудить соседок по спальне. Ей кажется, что небо за окном изменило цвет, налилось сиянием, подобным северному. Когда-то Марина видела такое, рисовала, и психолог говорил: это – воспоминания. Марина же была в Дубне, когда все случилось! Ее родители погибли при первом Всплеске.

Марина дает себе слово, что станет ученым и все поймет.

Марине восемнадцать лет. Она разговаривает с Тарасом Петровичем. Астрахан листает какие-то документы, поднимает на нее взгляд: «Марина, ты сирота?» Она – сирота, она росла в детском доме, как и множество ее ровесников, потерявших родителей, когда возник Сектор. Государственная программа поддержки, компенсация – материальная, жилье в любом регионе. Марина вернулась в Москву. «Ты из Москвы?» – уточняет Тарас Петрович. Нет, она не из самой бывшей столицы, она из Дубны, девушка не помнит этого, но ей говорили.

Тарас Петрович снова утыкается в документы, а она не знает, куда себя деть. Вопросы ей неприятны – она совсем не помнит себя до десяти лет, шок от потери родителей.

Где она жила раньше, до детского дома? В другом интернате, так написано в личном деле, Марина много раз читала его. Почему ничего не осталось в памяти, почему десять лет из восемнадцати вычеркнуты из ее жизни? Психолог говорил, так бывает. Говорил, детская психика имеет свои причуды. Сейчас Марина полностью нормальна, и провалов в памяти больше не бывает.