Андрей Столяров - Детский мир (сборник)

Да и самому вождю этого передового отряда тоже не повезло: допотопное ружье над ухом подростка опять резко жахнуло, отрешенное эхо заметалось между домами, вылетел из воронкообразного дула снопик пламени, и беснующийся коротконогий вождь — рухнул, чтобы уже никогда не подняться.

Даже до баррикады долетел слабый разрыв хлопушки.

А спокойный, рассудочный голос Старого Томаса произнес:

— Гут. Это уше есть третий…

Трубочка его, разгораясь, важно попыхивала.

У подростка появилась некоторая надежда.

Но, по–видимому, никаким надеждам сегодня сбыться было не суждено.

Ему снова крикнули:

— Ну что же ты, хлопчик?..

А когда он, опомнившись, метнулся назад, где Елена, присев у стены, неумело, стуча кулаками, запечатывала бутылки, то мгновенно заметил, что по набережной навстречу ему, переваливаясь и взмахивая клинками, бегут разъяренные сарацины.

Было непонятно, откуда они появились.

Вероятно, пока главные силы отряда раз за разом атаковали укрепление с фронта — безуспешно, но приковывая к себе внимание защитников баррикады — меньшая его часть обогнула упрямый квартал стороной и теперь ударила в тыл, предрешив таким образом результат затянувшегося сопротивления.

Так оно, вероятно, и было.

Подросток, во всяком случае, ощутил свою полную беззащитность перед закованными в железо, грозными, приближающимися фигурами.

Положение казалось безвыходным.

Он громко крикнул, чтобы предупредить гвардейцев, которые пока еще ни о чем не подозревали, но на баррикаде в этот момент, наверное, тоже что–то случилось: поднялась вдруг отчаянная, беспорядочная стрельба, кто–то завопил истошным сорванным голосом: Скорее! Скорее!.. — черная громадная бочка, высившаяся как раз по центру сооружения, покачнулась вдруг, как будто потеряв равновесие, и — загрохотала вниз, одновременно разваливаясь на части, а на месте ее освещенные все еще догорающими после предыдущего штурма обломками появились рогатые, бычьи, квадратные головы сарацинов.

То есть, баррикаде оставалось держаться считанные секунды.

— Бежим отсюда!.. — крикнул подросток Елене.

А пока она пятилась и озиралась, видимо, плохо соображая, что происходит, вытащил из кармана сбившейся куртки спичечный коробок и, от бешеного волнения не попадая головками по сернистой грани, все–таки зажег две или три спички сразу, а затем, чиркнув пальцем по керосиновой луже, отведя таким образом запальную загогулину, отодвинулся от нее на корточках насколько было возможно, и, прищурившись, задержав дыхание, прикоснулся к земле желтым трепещущим язычком.

Загудевшее пламя едва не опалило ему лицо.

Тем не менее, он успел отскочить под ближайшую арку. Двор здесь был проходной, и можно было надеяться, что они оторвутся.

— Бежим!..

Однако, Елены рядом с ним почему–то не оказалось, — она оставалась на набережной и сейчас выгибалась, беззвучно крича, — вырываясь из лап неизвестно откуда возникшего сарацина.

И еще один сарацин — кажется, выше и толще обычных воинов — обходил догорающую уже, жалкую лужицу керосина, выставляя перед собой ятаган и оскалившись так, что всю нижнюю часть лица занимали громадные ярко–красные зубы.

В общем, ситуация была безнадежная.

И подросток уже пригнулся, чтобы прыгнуть в эту дремучую безнадежность — драться голыми руками, наверное, мгновенно погибнуть. Как он понимал, никакого другого выхода у него не было — но именно в эту секунду кто–то цепко схватил его сзади за локоть и, немного оттянув в темноту подворотни, произнес пересохшим, скрипучим, надтреснутым, старческим голосом:

— Возьми оружие, мальчик!

Легкая, подвижная, как воробей, старуха, непонятно каким образом тоже оказавшаяся в подворотне, поднималась на цыпочки, чтоб ее было лучше слышно, и протягивала ему какойто длинный узкий предмет, судя по всему, обмотанный сверху донизу промасленной ветошью.

Голова у нее заметно дрожала, но сухая венозная лапка, казалось, без всякого напряжения удерживала мощную крестовину.

А глаза разгорались в ночной темноте, будто синие угли.

— Тетя Аделаида!.. — воскликнул удивленный подросток. Тетя Аделаида, что вы здесь делаете?..

Старуха вскинула голову.

— Настало время! — объяснила она. — Мальчик, взявший оружие Древних, становится воином. Пусть рука твоя никогда не дрогнет. И пусть сердце твое никогда не знает усталости!..

Голос ее прозвучал в подворотне, как боевая труба.

Времени на размышления не оставалось.

Судорожным движением подросток схватил крестовину, и истлевшая дряхлая ветошь распалась, освободив великолепное лезвие.

Сделано оно было, как будто из луча волшебного света: чисто–белое, с молочным голубоватым оттенком, ровная поверхность его немного дымилась, а на гранях, по–видимому, сверхъестественной остроты вспыхивали, как будто отскакивая, чуть заметные искорки.

Подросток повел рукой, и вдруг — зашипел рассекаемый воздух.

— Меч Мышиного короля! — провозгласила тетя Аделаида.

Впрочем, говорила она уже ему в спину, — потому что подросток буквально одним прыжком выбросился из подворотни. Сарацин, который торопился с ятаганом наперевес, находился уже в непосредственной близости, слышалось его прерывистое сопение, золотые изогнутые рога угрожающе наклонились. Подросток вдруг мельком подумал, что он совсем не умеет сражаться, — мысль эта, точно дым, отлетела в порыве атаки: быстрый светящийся меч как бы сам собой описал блистающую дугу — выпуклые доспехи на сарацине лопнули, и он повалился на мостовую — тут же пыхнув и превратившись в груду дымящихся черепков.

— Победа!.. — крикнул подросток.

Сердце у него радостно загудело.

И когда второй сарацин, тут же обернувшийся и отпустивший Елену, ринулся к нему, словно бешеный бык — пригибаясь и поводя изогнутыми рогами, то подросток с легкостью пропустил его, уйдя в сторону, а затем безупречным движением выбросил вперед острие, и второй сарацин точно так же покатился по булыжнику набережной, как бы раздираясь давлением изнутри и поэтому оставляя за собой куски расколотой глины.

Это было точно во сне.

— Здорово! — сказала ему Елена.

Она уже совершенно оправилась: щеки у нее рагоряченно пылали, а в руках отливал позолоченной смертью длинный кривой ятаган, вероятно, подобранный сразу же после освобождения.

Когда она только успела?

И вообще, вдруг образовалось вокруг довольно много народа: четверо обгорелых гвардейцев, наверное, раненые, поддерживающие друг друга, перепуганный тщедушный милиционер, опирающийся на винтовку и часто–часто моргающий, подозрительная какая–то личность с глазами осторожного мародера, в драном грязном пальто, которой здесь было явно не место, и, наконец, Старый Томас, как ни в чем не бывало, попыхивающий своей крепкой трубочкой.