Андрей Столяров - Детский мир (сборник)

— А это и есть декорации, — сказал Марочник.

Елена вскинула голову.

— Декорации, да? Вам тоже так кажется? Как интересно! А вот мне иногда представляется, что мы все живем как будто в зачарованном мареве. Знаете, такая невидимая туманность. Пыль, или вот как бывают — болотные испарения. И они затмевают нам нечто очень существенное. Смысл какой–то, какую–то важную истину. Точно спишь, и никак не можешь проснуться. Но вот пыль рассеялась, и — сразу же все иначе. Зазвенели трамваи, прорезались человеческие голоса, люди стали передвигаться как–то по–настоящему. Вы меня понимаете?

Она посмотрела — с надеждой.

Марочник неохотно ответил:

— Да, высказывалось предположение, что наш город — это часть гораздо большего мира. Причем часть его, отодвинутая за границу естественного. Черной магией, колдовством или просто стечением обстоятельств. Но, во всяком случае, определенное нечто отъединяет нас от реальности. И когда это нечто исчезнет, то оба мира сольются. И тогда, как вы говорите, прорежутся человеческие голоса. Может быть, это когданибудь и произойдет. Наверное. Я вот только не уверен, что образовавшийся мир будет лучше, чем этот…

— Нас отъединило «Движение»? — спросила Елена.

— Не совсем. Была заключена определенная сделка со Мраком. И последствия этой сделки, по–видимому, тогда не учитывались…

— А как сделать, чтобы это «нечто» исчезло?

Марочник процитировал:

— «И придет храбрый Мышиный король, и возьмет он Заколдованный меч, хранящийся в Железном подвале, и поднимет его против Орехового чародея, и вдруг станет — сияние во все стороны света»… Таков канонический текст. Вы, наверное, не хуже меня это знаете. Время сумерек всегда обрастает легендами…

Он покашлял.

— А Ореховый чародей — это наш Мэр, по–видимому? спросила Елена.

— Догадаться нетрудно… — Марочник вдруг испугался. Только вы понимаете, я надеюсь, что говорить об этом не следует? «Фабрикация и распространение злонамеренных измышлений»… Ну и так далее. Смотри «Указ о Противоречащих закону намерениях». Вы уже человек достаточно взрослый. У вас могут быть неприятности…

— А, подумаешь… — с отвращением сказала Елена. — Кто сейчас не болтает?..

— Мне, однако, не хотелось бы быть невольной причиной… всех тех сложностей, которые у вас могут возникнуть… Я бы чувствовал себя виноватым…

— Ладно. Я все поняла. — Елена остановилась. — Ну, спасибо, что проводили. Теперь я — сама.

И вдруг, не прощаясь, побежала, стуча каблуками через темную арку. И, наверное, дальше — к парадной на другой половине двора.

Бухнула крепкая дверь.

Не умею разговаривать с молодежью, подумал Марочник. Повзрослел, потерял соответствующую непринужденность. Старею. Это, по–видимому, и называется — середина жизни. Когда повзрослел.

Ощущение было не слишком приятное, и на какое–то короткое время оно заслонило для него все остальное. И только пройдя мимо серой песочницы с врытыми подле нее скамейками, оказавшись у задников мастерской, загороженной ящиками и строительным мусором, уже отпирая порезанную, обитую войлоком дверь, он вдруг явственно, как будто из пищевого бачка, ощутил тяжелые волны смрада и одновременно — звериное нахрапистое дыхание.

Шло оно, по всей видимости, как раз из–за ящиков, которые громоздились навалом углов, и наличествовало действительно в непосредственной близости. Вероятно, поэтому Марочник не сразу понял в чем дело, а лишь, отскочив, чтобы не подставлять незащищенную спину, выкинув перед собой короткое жало ножа и пролаяв не своим, надорванным голосом: Кто?.. именно по звериности раздающегося дыхания в мгновенном озарении догадался, что это не сарацины, устроившие здесь засаду, не случайный патруль, не ночная облава гвардейцев и уже гораздо спокойнее вытащил из кармана фонарь, подаренный ему Дуремаром, и, слегка поведя тускло–желтым широким лучом, свидетельствующим об истощении батарейки, шумно вытолкнул из груди накопившийся воздух, убеждаясь в своей правоте:

— А, это вы, ребята… Как вы меня напугали…

Плюшевые медвежьи мордочки с кожаными носами ослепленно моргали в свете фонарика — мягко желтели клыки и, как будто раскручиваемые пружиной, однообразно вращались мохнатые плоские лапы.

А один из этих непривлекательных медвежат тут же выдавил короткое трудное слово:

— Жить…

И другой тоже выдавил:

— Жить… — словно откинулось эхо.

Плюш у обоих был грязный, свалявшийся и сквозь истонченную шкуру проступали широкие кости скелета.

Видимо, они уже давно не ели по–настоящему.

— Так что же с вами, ребята, делать? — спросил Марочник. — Я ведь даже и накормить вас и то не могу, не нарушая закона. Слышали про такой недавний Указ «О неукрывательстве»?.. «О неукрывательстве и о не оказании помощи лицам, заподозренным в противоправных деяниях». От четырнадцатого числа прошлого месяца? То–то же… Как бы мне не погореть на нем вместе с вами…

Все это было чрезвычайно некстати. И однако, все в том же непрекращающемся озарении, снизошедшим на него, по–видимому, от испуга, он уже знал, что ему следует предпринять. И поэтому, приговаривая: Быстрее, быстрее!.. Шевелитесь, ребята… — ощутимо подталкивая неповоротливые тела, чтобы они действительно шевелились, перегнал их в фургончик, который с открытыми дверцами находился неподалеку, и, забросив туда же отрепья раздерганной ветоши: Ничего? Не замерзнете? Только, чтоб — ни единого звука! — облегченно повесил на петли слегка отсыревший замок, — после чего немедленно прошел в мастерскую и, не зажигая света, поскольку все ему тут было знакомо, торопливо набрал некий номер на застревающем разболтанном диске:

— Это — я. Надо срочно увидеться. Есть одно важное дело!..

А затем, не желая выслушивать то, что ему с возмущением начали говорить, бросил трубку и повалился на короткий диванчик для посетителей.

Он рассчитывал, что он заснет мгновенно, такая в нем накопилась усталость, и, наверное, так оно в результате и получилось, но едва он закрыл глаза, ощущая наваливающуюся тупую дремоту, как в кошмаре сознания всплыли — трясущееся лицо Дуремара и его тонкий голос, как будто дрожащий от неожиданного удовольствия:

— Так, выходит, приговор тебе все–таки не отменили?..

Радость при этом звучала самая неподдельная.

А когда он открыл глаза, чтобы избавиться от наваждения, то с удивлением обнаружил, что на круглом железном будильнике, потикивающем с верстака, уже восемь часов, давно наступило утро, и через щели в опущенных жалюзях пробиваются первые солнечные лучи.

Значит, он все–таки спал какое–то время.

Голова, во всяком случае, стала немного свежее, и когда Старый Томас ровно в четверть девятого, как всегда, не задержавшись ни на секунду, появился, чтобы открыть мастерскую, то совсем уже очнувшийся Марочник был к этому времени свеж и умыт, и сказал бодрым голосом, в котором не слышалось и тени усталости: