Валерий Алексеев - Похождения нелегала

Проект является не просто долгосрочным, но протяженным во времени на неограниченную глубину. Ведь все новостройки и нововведения Германии будут тщательно копироваться в "Парке Германия": речь идет о создании не застывшего мемориала, но живого постоянно растущего организма, своего рода младшего брата великой страны.

Разумеется, Огибахин не вечен, и рано или поздно (надеюсь, что не очень скоро) встанет вопрос о том, что некому будет дисминуизировать всё новых и новых обитателей "Парка Германия". Однако ко времени моего ухода из жизни, я твердо уверен, сложится устойчивый контингент постоянных жителей этого уголка страны, не помышляющих о своем возвращении в жесткий и исполненный противоречий большой мир. А значит начнется и естественное воспроизводство населения парка.

На чем основаны эти мои надежды? Европе уже известны прецеденты подобного рода объектов. Я говорю не о миниатюрных моделях городов: это всего лишь безжизненные макеты, пригодные для одноразового осмотра, не более. Речь идет об этнографических заповедниках, обитатели которых ведут не совсем обычную жизнь современных людей: носят старинные костюмы, пользуются традиционной утварью, занимаются народными промыслами — и не тяготятся своим образом жизни, напротив — в массе своей убеждены, что участвуют в большом и важном деле (приносящем к тому же стабильный доход), и ни за что не согласятся от этих преимуществ отказаться.

Подробную концепцию "Парка Германия" (или, как здесь принято говорить, детальный концепт) я разработаю, как только появятся общественные организации, правительственные структуры и частные инвесторы, которых заинтересует сама идея.

На вас, уважаемые газетчики, я возлагаю почетную обязанность подготовить общественное мнение Германии к восприятию идеи как таковой.

Думается, задача эта выполнима.

Всё упирается лишь в правовой статус пребывания в Германии Огибахина Анатолия Борисовича.

Впрочем, и эта проблема не столь безнадежна в решении, как может показаться.

Вот пара подсказок.

Во-первых, я лицо, подвергающееся преследованиям, которые непосредственно угрожают моей жизни.

Это дает мне шансы на убежище.

А во-вторых, если мое пребывание здесь будет отвечать интересам германского государства, мой случай может быть рассмотрен как исключительный.

Сотни актеров, вообще деятелей искусства, спортсмены, наконец, с легкостью получают здесь бессрочный вид на жительство. Я, правда, не актер и не спортсмен, но это как посмотреть.

Согласитесь, что для Западной Европы я могу оказаться поважнее балетной труппы Большого театра и сборной России по хоккею вместе взятых.

Если же вы откажетесь от поддержки моей идеи, мне останется лишь искать иных покровителей, что чревато серьезными опасностями для мирового сообщества и для истории человечества в целом.

Я не говорю о многочисленных террористических организациях, которые спят и видят изготовление миниатюрных взрывных устройств массового поражения: мое сотрудничество с ними исключено — разве что они сами до меня доберутся и силой заставят участвовать в реализации человеконенавистнических планов.

Даст Бог, до этого не дойдет.

Хотя в процессе моих автономных поисков — кто знает, с кем может свести меня судьба.

Возможны, однако, и другие варианты с труднопредсказуемыми последствиями.

Представьте себе, что мною заинтересуются международные силовые структуры. На фоне расширения НАТО мои скромные способности могут быть очень даже небесполезны.

Вы, может быть, зададитесь вопросом, при чем тут расширение НАТО, которое идет как по маслу и без вмешательства Огибахина. Попробую разъяснить.

Газеты пишут, что Россия категорически возражает против размещения ядерного оружия на территории новых стран-участниц НАТО. А мне ничего не стоит его разместить — и ни один спутник этого не заметит.

Любую ракетную установку я могу спрятать вовнутрь шоколадного яйца "Киндер-сюрприз".

Как вам это понравится?

Думаю, в Брюсселе ухватятся за меня обеими руками и сделают всё, чтобы больше никто Огибахина не преследовал.

Конечно, НАТО — это ходка мысли, рабочая гипотеза.

По своей природе я человек глубоко штатский, мне противны военные игры.

Вообще политика — чуждая мне стихия, она лишает человека права на личную жизнь.

Может быть, кому-то это и нравится, но я не хотел бы ходить в сортир в сопровождении эскорта мотоциклистов.

Тем не менее, прошу вас иметь в виду: Огибахин подошел к роковой черте.

Если вы мне не поможете, я отправляюсь в Брюссель и сдаюсь союзным генералам.

Другого варианта самозащиты я просто не вижу.

Не толкайте же меня в объятия НАТО.

Помогите мне! Помогите России!

Неужели вам не дороги интересы нашей с вами родины?

„Неужели вам не дороги интересы нашей с вами родины?"

Едва я успел прочитать эту фразу, как в черную комнату постучали. Я поднялся, открыл дверь.

На пороге стоял Огибахин.

В первую минуту я его не узнал и даже испугался. Анатолий Борисович вновь отпустил наглые бакенбарды и циничные, как у сутенера, усы шнурком. Ни дать, ни взять наемный убивец, и, кстати, очень теперь похожий на того неандертальца, портрет которого полицейские компьютеры составили на основе свидетельских показаний.

При всем при том вид у Анатолия Борисовича был измученный. Должно быть, всю эту неделю он, как загнанный тропический диктатор, метался по стране, спасаясь от слежки — в общем-то, воображаемой, поскольку газетная шумиха на тему русского следа в похищении Ройтберга давно уже пошла на спад: полиция села на хвост подлинных гангстеров.

— Я, собственно, только папку забрать, — сухо сказал Огиба-хин.

Эти слова были произнесены по инерции: за моей спиной он уже увидел свою рукопись, открытую на последней странице, и в глазах его появился тоскливый авторский блеск.

Я поспешил пролить бальзам на его истерзанную душу.

— Вы перескромничали, Анатолий Борисович, у вас хороший слог. Я получил истинное наслаждение.

Много ли нужно человеку? Огибахин радостно застыдился и даже слегка порозовел.

— В самом деле? — спросил он, желая, видимо, продлить удовольствие. — Вы мне льстите.

— Отнюдь. Глава о решении банной проблемы — это вообще почти Зощенко. Будь у меня журнал, а не газета — я предложил бы напечатать ваши заметки с незначительной правкой. Пройдемте в более удобное помещение, поговорим.

Мы расположились в приемной. Огибахин рассчитывал услышать еще какие-нибудь комплименты в свой адрес, но у меня железное правило: авторов не захваливать.

— Что с вашей сотрудницей? — совсем уже по-свойски спросил Огибахин. — У нее такой вид, как будто она собирается выдать меня полицаям.