Валерий Алексеев - Похождения нелегала

— Как будто знала, что никуда ее дочка из дома не выходила! — подхватила Лизавета.

— Да не как будто, а определенно знала.

— Правильно! Нинка наверняка ей рассказывала, какие штуки с ней проделывает по ночам этот негодяй.

Запальчивость, с которой было выдвинуто это, в общем-то, вполне логичное предположение, показалась мне чрезмерной, и я на правах старшего товарища счел за благо несколько остудить Лизаветин пыл.

— А вот в этом я не уверен.

— Виталий Витальевич! — возмутилась моя сотрудница. — Позвольте мне как женщине иметь свое суждение! Между мамой и дочкой всегда есть особая биологическая связь.

На щеках у Лизаветы вновь выступил горячечный румянец. Нет, девушка явно перетрудилась с попытками дисминуизации, подумал я и спорить больше не стал.

— Как бы то ни было, — сказал я вслух, — при чтении этой сцены мне сразу показалось, что всю ночную мелодраму Ниночка с мамой разыграли в четыре руки.

— А может быть, и полковник тоже был в курсе дела? — предположила Лизавета.

— Нет, — твердо возразил я, — это исключено. Полковнику нельзя было рассказывать правду — по крайней мере, в ту ночь. Во-первых, он должен был буйствовать натурально, чтобы ночной гость ничего не заподозрил, а во-вторых — ему еще предстояло заявить в милицию о пропаже дочери и сделать это так, чтобы там прониклись его бедой. Сыграть такую роль, зная, что на самом-то деле с Ниночкой ничего не случилось, смог бы лишь великий трагический актер. Эта задача полковнику не по плечу. Даже генерал армии с нею не справится.

— Да, наверно, вы правы, — задумчиво произнесла Лизавета. — Хотя возможны варианты.

— Например?

— Откуда мы знаем, что полковник бесился натурально? Это Огибахин так пишет, но он же был в панике и наверняка обмочил штаны. Потому и поверил.

— А следователь? Почему поверил следователь? Убитых горем отцов он видел наверняка не однажды. Почему же он позволил лапшу себе на уши вешать? Тоже в панике был?

— Нет, не в панике! — дерзко отвечала Лизавета. — Следователь был не в панике. Он был В КУРСЕ.

Тут-то я ее, торопыгу, и поймал.

— Нет, голубушка! Если бы следователь был в курсе дела, разве он дал бы своему клиенту убежать из СИЗО? Не с собакой бы его тогда искали, а с пылесосом.

— Да, наверно, где-то вы правы, — неохотно согласилась Ли-завета.

— Разумеется, прав. И не где-то, а именно здесь. Вопрос в другом: зачем был устроен весь этот спектакль? Чего, собственно, Ниночка добивалась?

— Ну, это очень просто! — взвилась моя самонадеянная сотрудница. Головная боль ее, по-видимому, окончательно прошла. — Нинка всё подстроила, чтобы этого типа отшить. Во-первых, надоел хуже горькой редьки, во-вторых — он ей просто мешает теперь, когда она сама научилась делать такие же фокусы. Пусть посидит, голубчик, в психушке, а мы тут на свободе порезвимся в свое удовольствие.

— "Порезвимся" — в смысле "пограбим банки"? — уточнил я.

— Хотя бы и банки.

— Да, но почему бы не делать это на пару? Вдвоем веселее.

— С кем, с Огибахиным веселее? — нервно воскликнула Лизавета и снова зарделась. — Три ха-ха. Я же говорю: он ей осточертел своими… своими извращенными приставаниями.

Я решил сменить направление разговора.

— Так или иначе, обвинение с него наверняка уже снято, и он может возвращаться на родину.

— Да уж, — сказала Лизавета и надолго умолкла.

Черт возьми, подумал я, неужели Огибахин до сих пор разводит треп с Москвой? Это ж какие счета нам придут от телефонной компании!

Я поднял трубку спаренного телефона — только для того, чтобы проверить, отзвонился Огибахин или нет.

Лизавета встрепенулась — и тут же с деланным равнодушием повернулась к компьютеру.

Разговор Огибахина с Ниночкой продолжался: шли сплошные интимности, которые нет смысла пересказывать.

Отмечу лишь, что меня удивил сам голос Ниночки — сильное воркующее грудное меццо, почти контральто, за которым так и виделось смугловатое широкоскулое лицо с маленькими глазками, с двойным подбородком и с усиками, пробивающимися над углами тонкогубого рта.

По тексту я представлял себе Ниночку совсем другою… хотя о внешности Ниночки Огибахин, насколько помнится, ничего не писал.

У читателя может возникнуть впечатление, что я слушал чужой разговор непростительно долго. Заверяю вас, что это не так: я положил трубку почти мгновенно. С такою же быстротой мы составляем представление об окружающих, вот только словесное изложение наших молниеносных выводов требует времени.

Лизавета вопросительно на меня посмотрела, я пожал плечами: болтает, сукин сын.

— Виталий Витальевич, — поколебавшись, заговорила моя сотрудница, — мы ни в коем случае не должны выпускать этого человека из рук. Ведь масса возможностей открывается, дураки мы будем, если упустим. Можно провернуть уйму замечательных дел.

— Сейфы начнем потрошить?

— Ну, почему сейфы, почему обязательно сейфы? — возмущенно воскликнула Лизавета. — Есть же космос, в конце концов! Заметьте: этот ограниченный болван ни разу не вспомнил о космосе!

Она вскочила и взволнованно забегала по комнате, не прекращая говорить и судорожно жестикулируя:

— Тут недавно новый спутник Земли обнаружили — естественный, разумеется. Астероид один, пять километров в диаметре, совершенно пустой. Это вам не парк "Германия"! Грузы дисминуизируем — и доставляем, дисминуизируем — и доставляем. Такую станцию можно отгрохать! Даже не станцию — отель четыре звезды. Туристы повалят косяками! Да и туристов, кстати, можно дисминуизировать — за отдельную, естественно, плату. Такие деньги будем с куста брать, Виталий Витальевич, прямо-просто с куста!

— Подождите, подождите, — остановил я полет ее фантазии. — Не выпускать Огибахина из рук — это как? Загнать в бутылку, что ли?

— Нет, из бутылки он убежит, — с сожалением сказала Лизавета. — Удержать его можно только вниманием и заботой, это я беру на себя. Он, в сущности, очень запущенный мужик.

Я смерил Лизавету взглядом: нет, не видит себя человек со стороны.

— Так если у вас на него такие виды, может быть, напрасно мы позволяем ему любезничать с Ниночкой?

— А это нам только пойдет на пользу, — злорадно ответила Лизавета. — Она же такое западло ему устроила, пусть дурачок оценит доброе к себе отношение.

— Интересно, — сказал я, — жива его матушка или нет? Как вы полагаете?

— Вы от меня слишком много хотите, Виталий Витальевич, я не Нострадамус, — ответила Лизавета.

Судя по всему, сотрудница моя, как лягушка-путешественница, уже была убеждена, что это она всё придумала.

— А почему вы о ней спрашиваете?

— Жалко ее. Вот уж кто пережил.

— Ничего, оклемается, — отмахнулась Лизавета, как будто речь шла о надоедливой свекрови. — Нам теперь знаете о чем надо подумать? Как оформить ему право пребывания.