Александр Борисов - Прыжок леопарда 2

Векшин любил этих парней. Казалось, они не знают усталости, живут и воюют на всю катушку, себя в этой жизни считают единым целым, а жизнь - анекдотом из множества серий, где всегда есть над чем посмеяться, если не прозевать самое любопытное. Они разнились цветом кожи, как, впрочем, и цветом глаз, и размерами обуви. Но это никого не смущало, было нисколько не важно. Национальный вопрос на Кубе решался очень оригинально: "Нет у нас негров, нет мулатов, нет белых, - сказал Фидель Кастро, - все мы кубинцы!"

Слова ведь способны творить чудеса, если взывают не к разуму, а к душе. Как это много, если рядом с тобой плечо друга, будь оно светло-кофейным, иссиня-черным, или привычно-белым. Почему же у нас так не выходит - единым незыблемым миром? Мы рядом лишь на войне, пьянке, да на пожаре.

Прибытию Векшина все были искренне рады: как будто не виделись целую вечность, не вчера коротали вечер за ящиком "Фундадора".

- Буэнос диас, дон Экшен!

- Буэнос диас, амиго!

- Всем отдыхать, - добродушно сказал Диего.

Его черти управились быстро: помылись в соленой воде, облачились в парадную форму, в ожидании завтрака разлеглись на траве. Травили байки, курили "Портагос" и "Монтекристо" - "крепкие сигареты для крепких мужчин", проще говоря - "жоподер". В тени небольшой прогулочной яхты было прохладно. Посудина стояла на стапелях. Изъеденный ракушками шверт был снят для ремонта и хранился под брезентовым подобием эллинга. О яхте явно кто-то заботился от души.

Громкие крики и суета отвлекли от беседы. Шум доносился оттуда, где на тесном дощатом причале сгрудились рыбацкие лодки охотников за лангустами. Бойцы встрепенулись, замерли в предвкушении зрелища. Даже Рамирос поднял бинокль. Не удержался и Векшин: действо стремительно приближалось.

- Это погоня, - сказал Витька, - сейчас будет самое интересное. Я лично, болею за пацана и ставлю свой литр на него.

Пыль немного рассеялась. Стало видно, что несколько мужиков гонят перед собой нескладного длинноногого парня. Его настигали, брали в кольцо, а он изворачивался: то нырял под нескладные рыбацкие руки, то резко бросался в сторону, как опытный центровой в американском футболе.

- Не, не уйдет, - оценил ситуацию Витька, - ногу, наверное, подвернул, вон как захромал! Похоже, что моему литру хана... а что он такого сделал, украл что-нибудь?

- Скорее всего, сел на ежа, - пояснил со смешком Аугусто, - и сейчас его будут лечить.

- На какого еще ежа?

- Известно какого - морского, других у нас не бывает.

У беглеца, говорят, сто дорог. Но от судьбы не уйдешь. На лихом вираже парень споткнулся, кто-то, в падении, ухватил его за грязную пятку. Беглец с шумом грохнулся в пыль и тонко заверещал. Рыбаки свое дело знали: уже через миг парень висел в воздухе вниз головой и дрыгал ногами, а один из преследователей, громко хэкая, охаживал деревянным веслом его обнаженную задницу.

- Теперь это называется "будем лечить"? - изумился Квадрат.

- Иголки сломались, остались в теле, - пояснил Диего Рамирос, тоном терпеливого просветителя. - Они у ежа хрупкие, содержат стрекательный яд, выходят болезненно, долго, с гнойными язвами. В общем, как минимум, пару недель мальчишка не смог бы сидеть и спал только на животе. По сравнению с этими муками, удары веслом - легкая процедура. Раны потом очистят, промоют морской водой - и в строй, под ружье.

- Идемте, дон Экшен, - тихо сказал Аугусто, - я хочу познакомить вас с этим местом. Мне кажется, вы сможете с ним подружиться...

Это было как будто вчера. По тропке, петляющей вдоль зарослей кактусов, они углубились в границы усадьбы. Дом стоял на холме. Был он легким, одноэтажным, с множеством окон. Усадьба Ла-Вихия жила в гармонии с дикой природой и сама оттого понемногу дичала. Здесь никто ничего без особой нужды не трогал. Все было как при хозяине, кроме пешеходных дорожек. Они как совесть людская: чем меньше по ним топчешься - тем сильней зарастают. Самодельный маяк возвышался у задней стены. Был он, как мачта на корабле и рвущейся вверх высотой еще больше подчеркивал приземистость дома. Желтые доски отчетливо пахли хвоей. Одна смотровая площадка едва возвышалась над уровнем крыши, другая терялась за кронами старых деревьев. Прямо напротив парадного входа пустовал неглубокий бассейн без ступеней, лестниц и поручней. К воде вел пологий и долгий спуск. Обезноживший человек мог запросто спуститься по этой широкой дорожке на своей инвалидной коляске, без чьей-либо помощи.

Молодец мужик! - одобрил конструкцию Векшин, - не дергает прислугу по мелочам и тут же поймал себя на первой крамольной мысли: он думал о бывшем владельце бассейна, как о живом человеке.

Он искоса глянул на своего провожатого: Аугусто ступал на цыпочках. На смуглом лице читалось благоговение.

Векшину почему-то стало смешно. Он немного замедлил шаг, зашел Каррадосу за спину, громко, со вкусом, высморкался и строго спросил:

- Ты, часом, не веришь Вуду?

Тот даже присел:

- Что вы, дон Экшен, как вы могли подумать? Я коммунист! Только... не смейтесь, очень прошу, не надо над этим шутить!

- Ладно, проехали, у меня самого душа не на месте, - честно признался Векшин, - атмосфера такая, что ли? Сейчас вот, стою и думаю: ну, что мужику не жилось, что ему не хватало: денег, свободы, славы?

- Он же...

- Ты, амиго, пока помолчи. Знаю, что напомнишь про ноги. Только это не главное! Был у нас один человечище: с семнадцати лет на переднем крае, саблями рубаный, пулями стреляный. Вот уж по ком судьба тяжелым катком прокатилась! Война, революция, голод, разруха, болезни. Все это потом сказалось. Сначала ослеп, а потом отказали ноги. Лежал человек пластом, постепенно превращаясь в живую колоду. Да только не сдался, а начал писать книгу. Может быть, слышал? "Жить нужно так, чтобы оглянувшись назад..."

- "...не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!" - закончил цитату Каррадос. - Я читал Островского в подлиннике и должен сказать...

Векшин хмыкнул и покачал головой.

Они долго ходил от окна к окну. Аугусто молчал, а Векшин впитывал впечатления.

Жилище писателя - его визитная карточка. Там нет ничего лишнего - только личное, что помогает творить. Многие безделушки были сделаны самим доном Эрнесто. Они сохранили тепло его рук: старательных, сильных и не слишком умелых. Казалось, он только что вышел, по делам отлучился в соседнюю комнату и скоро вернется обратно. Даже ботинки сорок восьмого размера были выставлены за порог для просушки. Настежь открытые окна дополняли эффект присутствия, создавали видимость полнокровной жизни. Не было признаков духовного запустения, упорядоченной рутины, свойственной, как ни странно, музеям-мемориалам.

И что мужику не жилось? - еще раз подумал Векшин.