Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании

Ш. капот отпустил, пополам согнулся, и его тут же вырвало. Со стоном и с мычанием бесплодным Ш. блевал пред собою.

— Он обидел моего друга! — крикнул Мендельсон с пьяною солидарностью. — Ф.! Ты обидел моего друга! Кто обидел моего друга, тот обидел меня самого! Слышишь? Ты там?

Ш. разогнулся с трудом.

— Он там! — сказал Ш., рукавом утирая рот.

— Ты зачем обидел моего друга? — закричал Мендельсон. — Ты видишь, до какого ты его довел состояния?

— Он всегда будет подонком! — крикнул и Ш., раздумывавший: прямо теперь ему блевать еще или чуть позже. — Подонок! Ванда, истинно говорю тебе, ты связалась с подонком!

— Если это сейчас не прекратится, — сказала Ванда, — я позвоню, и их куда-нибудь заберут.

— Сделай это, если можешь, — согласился Ф.

— И, если их заберут, они, может, оттуда вообще не выйдут.

— Это еще лучше.

— Это его деньги? — спросила женщина.

— Это мои деньги. И это твои деньги, — отвечал тот.

— Подонок! — крикнул Ш. — Давай вместе, — говорил он Феликсу.

— Подонок! Подонок! Подонок! Подонок!.. — заорали они на два голоса. Бранный дуэт их перебудил уже и переполошил, должно быть, всех жильцов полутемного театрального двора.

— Ты всегда будешь подонком, до самой смерти твоей ты будешь подонком! — крикнул еще Ш. отдельно, довеском. — Запомни, подонок! До смерти своей запомни, подонок!..

— Да, — подтвердил Феликс. — Я тоже так думаю. До гробовой тоски своей он будет подонком!..

— До гробовой тоски! — крикнул и Ш.

В горле его булькало и клокотало негодование, оно искало себе выхода, оно искало себе разрешения, но все никак не могло удовлетвориться достигнутым.

— Ты, сволочь, ждал апофеоза! — закричал еще Ш. — Он ждал апофеоза, — объяснил Ш. Мендельсону. — Вот тебе твой апофеоз! — Ш. яростно харкнул перед собою, и в глазах его было бешенство.

Ванда взялась за телефон. Но звонить никуда и не потребовалось, внизу происходило что-то; крики затихли, слышалась какая-то приглушенная брань или ворчанье, Ванда не выдержала и снова к окну осторожно приблизилась. Кроме Мендельсона и Ш. там был еще кто-то, кажется, двое еще были там; пьяные, вроде, упирались, должно быть, характер выдерживали. И вдруг проворно в машину заскочили, увидела Ванда, двери хлопнули, мотор завелся, и автомобиль Ш. тяжело попятился в сторону арки. И был скрежет металла, должно быть, немного не вписался Ш. и крыло себе ободрал об кирпич, но Ванде это было уже все равно.

— Я представляю себе, как ты должен меня теперь презирать, — говорила она, обернувшись к неподвижному Ф.

— А ты — меня, — только и отозвался он.

Порывисто она шагнула к нему, схватила руками его голову и стала целовать в волосы.

— Ф.! Ф.! — говорила она. — Зачем я тебе? Зачем я тебе такая? Зачем тебе глупая, взбалмошная, непостоянная женщина? Ведь я могу только мучить тебя! И ты прекрасно это знаешь. Ты умный, ты все прекрасно знаешь, ты все прекрасно видишь, — бормотала Ванда.

— Подожди, подожди, Ванда, — говорил он, стараясь высвободиться. Все было не так, он не так себе это представлял, он не так этого хотел, думал было, надеялся было Ф. объяснить Ванде. Ему было и неудобно так сидеть, обнимаемому Вандой; неужели она не понимает, что ему так неудобно, подумал он.

И тут в дверь позвонили. Женщина вздрогнула и отстранилась.

— Они вернулись! — воскликнула Ванда с досадой.

Ф. покачал головой.

— Они уехали, — возразил он.

— Черт! — отчаянно прошептала женщина. — Я совсем забыла!.. Это же!.. Скорее!.. прошу тебя, скорее!..

Ванда торопливо накинула на денежный веер какое-то покрывало, а убирать деньги не стала; схватив Ф. за руку, она потянула его за собой. Втолкнула в комнатку маленькую и зашептала, зашептала горячо:

— Ф.! Я тебя умоляю! Сиди здесь! И ни звука! Что бы ты ни услышал — ни звука! Это очень опасно! Это страшный человек! Вообще исчезни! И, если он тебя увидит!.. Мы все погибли!.. Обещаешь мне? Обещаешь? Это скоро все закончится!.. И я выпущу тебя!.. Ф.! Как мне это все… если бы ты знал!..

Звонок был еще, требовательный, уверенный, безжалостный. Ф. усмехнулся. В этом мире мы должны быть блистательно одиноки, как и Бог блистательно одинок, сказал себе он. Сказал себе Ф. Ванда беззвучно прикрыла дверь в комнату, где оставила Ф., пригладила волосы, взглянула на себя в зеркало в прихожей (о, женщины! как имя вам? Вероломство? Благородство? Низость? Ничтожество? Впрочем, кто ж осудит вас? Кто бросит в вас камень?) и пошла открывать.

— Кто? — сказала она.

— Вандочка! Вандочка! — слышала она из-за двери голос приторный, размягченный, ее передернуло, и она открыла.

В полумраке площадки лестничной льстиво улыбающийся и надушенный стоял генерал Ганзлий.

— Я не понимаю! — закричал Неглин. — Не понимаю, зачем было нужно его убивать!..

Кот с рассеянной хищной улыбкой смотрел на стажера.

— Он был убит при попытке к бегству, — раздраженно говорил Кузьма. — Ясно тебе? При попытке к бегству! Мне вот только собаку жаль!.. Там собака была, — объяснил он комиссару. — Пришлось прикончить!.. А то на нас бросалась.

Кот, нахмурившись немного, взгляд перевел на Задаева.

— Какая попытка к бегству?! Он уже не мог никуда бежать! Ты же сам сбросил его с лестницы!

— А до этого он чуть не сбросил тебя!..

Кот замшело смотрел то на длинноволосого, то на Неглина, переменяя лишь избранный ракурс своего ядовитого созерцания.

— Ты специально меня поставил именно туда? Ты же знал, что я ранен!.. Зачем тебе это было нужно?

— Комиссар, — говорил Кузьма. — Вы видите, его надо в госпиталь. По-моему, он уже бредит!

— А когда вы уже появились…

— И спасли тебя, — вставил Кузьма.

— Зачем ты его сбросил с лестницы?

— Я не сбрасывал. Он сам прыгнул.

— Ты его толкнул!..

— Это он меня толкнул!..

— Но бойцы тоже все видели!..

— Они подтверждают мои слова.

— Не может быть! — залепетал Неглин. — Как они могут подтверждать то, чего не было?! Ты его толкнул! Он упал. Мы спустились. Он полз. Ты в него выстрелил. В спину.

— Я выстрелил в бегущего!.. И у него был пистолет.

— В ползущего!.. И у него тогда уже не было никакого пистолета.

— А раньше был?

— Раньше был! Но, когда он полз, уже не было!..

— Идиот! — закричал длинноволосый. — Как ты собираешься дальше здесь работать после сегодняшнего?!

— Не знаю, — сказал Неглин.

— Так! — решительно сказал Кот. — Вы оба все сказали? А теперь вы сядете и изложите все это на бумаге. А мы будем разбираться.

Неглин, пунцовый и злой, сел за стол и пред собою бумаги лист положил. Сел писать и раздраженный Кузьма. Человек он был практический, и попусту писать не любил ничего.

— Вас одних-то оставить можно? — осведомился комиссар. — Или вы друг друга перестреляете?