Гордон Диксон - Солдат, не спрашивай

Он видел, как Ян быстро пересек застеленный мягким ковром холл, вошел в лифт и поднялся на восьмидесятый этаж. Там он оказался перед дверью из толстого стекла, ведущей в секцию отеля для постоянных обитателей. Он поднес записку Кенебака к экрану дежурного так, чтобы можно было разобрать написанное, и только после этого дверь с тяжелым вздохом распахнулась, впуская его. Он двинулся дальше, дошел до следующего лифта и поднялся еще на тринадцать этажей. Перед ним распахнулись створки черных дверей, и он шагнул в небольшой холл, где его сразу обступили трое людей.

Все трое были весьма внушительными — один из них с худым длинным лицом выглядел даже крупнее Яна, и выражение их лиц не предвещало ничего хорошего. Тайберн, наблюдая за происходящим с помощью камеры, накануне вмонтированной в потолок холла, сразу узнал эту троицу по фотографиям из полицейских архивов. Это были наемные убийцы, вызванные Кенебаком сразу же, как только он узнал о предстоящем прибытии Яна, — вооруженные, безжалостные и готовые, не задумываясь, спустить курок — одним словом, бешеные псы преступного мира. Сразу оказавшись в их окружении, Ян застыл в полной неподвижности. После этого в холле все как-то странно замерло.

Громилы явно пребывали в нерешительности. Они собирались обыскать Яна, понял Тайберн, и в ходе обыска, возможно, спровоцировать его. Но что-то их остановило, словно в атмосфере холла произошла какая-то внезапная перемена. Тайберн, даже просто наблюдая за ними издалека, как и они, почувствовал ее, но сначала не понял, в чем дело. Потом его осенило.

Все дело было в Яне — в том, как он стоял. Он, понял Тайберн, просто… ждал. С тем же терпеливым безразличием, которое Тайберн заметил в нем еще тогда, во время беседы в космопорте. За какую-то долю секунды, едва успев шагнуть в холл, он обнаружил присутствие там этих людей, оценил их и остановился. Теперь уже ждал он, чтобы первый ход сделал кто-нибудь из них.

Тайберну и тем троим, что окружали Яна, вдруг стало абсолютно ясно, что первому, кто дотронется до Яна, первым же придется испытать на себе силу рук дорсайского солдата — а это означало верную смерть.

Впервые в жизни Тайберн понял, какое воздействие оказывает на людей воин-дорсаец, причем безмолвно. Может, трое, окружавшие Яна, и были бешеными псами, но Ян в таком случае был волком. Теперь Тайберн понял, в чем разница. Псы — даже бешеные псы — дерутся, но побежденный пес, если может, старается удрать. Волк же никогда не бежит с поля боя. И побеждает во всех схватках, кроме одной — той, в которой он гибнет.

Через мгновение, когда стало ясно, что никто из убийц не собирается двигаться с места, Ян шагнул вперед. Он миновал их, открыл следующую дверь и вошел. В просторной гостиной, дальнюю стену которой почти целиком занимало огромное окно, было множество богато одетых мужчин и женщин. Они стояли, сидели, беседовали, держа в руках стаканы с коктейлями. Казалось, на его появление люди не обратили ни малейшего внимания, однако почти все краем глаза наблюдали, как он пересек комнату.

Ян решительно направился к человеку, стоящему возле окна, — почти такому же высокому, как и он, с горделивой осанкой, атлетического сложения, с симпатичным волевым лицом, обрамленным светлыми, почти белыми волосами. Он с каким-то недоверием наблюдал за приближением дорсайца.

— Грэйм?.. — произнес он тогда, когда Ян наконец оказался перед ним. Растерявшись на мгновение, он утратил над собой контроль, и в его голосе отчетливо послышались отголоски полублатного взвизга и природной грубости, до этого тщательно скрывавшейся. — А мои ребята… вы им… — он запнулся, — ничего не оставили, входя сюда?

— Нет, — ответил Ян, — А вы, конечно же, Джеймс Кенебак. Вы очень похожи на брата.

Кенебак молча уставился на него.

— Минуточку, — проговорил Кенебак. Он поставил стакан, повернулся и, быстро пройдя сквозь толпу гостей, вышел в холл, хлопнув за собой дверью. Разговоры смолкли, и во внезапно наступившей тишине из холла явственно донеслись звуки краткой яростной перебранки, вскоре стихшей. Кенебак вернулся в гостиную. От гнева на скулах у него горели два ярко-красных пятна. Он снова подошел к Яну.

— Да, — сказал он, останавливаясь перед Яном, — Они должны были… предупредить меня о вашем приходе, — Он замолчал, очевидно ожидая, что Ян что-нибудь скажет в ответ, но тот по-прежнему молча стоял перед ним и изучающе его разглядывал. Так продолжалось до тех пор, пока красные пятна снова не разгорелись на лице у Кенебака.

— Итак? — резко произнес он. — Слушаю вас. Вы ведь пришли ко мне поговорить насчет Брайана, верно? Я готов. — И не дав Яну сказать что-нибудь, он неожиданно грубо добавил: — Я и так знаю, что его расстреляли, так что этой новостью меня не удивишь. Должно быть, вы явились рассказать мне, как перед расстрелом он проявил себя настоящим героем… отказался от повязки на глаза и все такое…

— Нет, — покачал головой Ян. — Ничего героического в его смерти не было.

Высокий мускулистый Кенебак при этих словах слегка вздрогнул, будто от выстрелов невидимой расстрельной команды.

— Вот так… здорово. — Он недовольно рассмеялся, — Значит, вы пролетели столько световых лет, чтобы повидаться со мной, а теперь говорите такое! А я-то думал, вы были дружны с ним — даже любили Брайана.

— Я любил его? Нет, — Ян помотал головой. Кенебак застыл, на его лице мелькнуло выражение крайнего удивления. — Понимаете, — продолжал Ян, — он был очень честолюбив. Поэтому и солдат из него получился никудышный, а уж офицер-то и вовсе никакой. Я бы с радостью избавился от него, если бы военные действия на Фрайлянде не начались так внезапно. Ведь по его вине погибло тридцать два человека.

— Ах вот оно что! — Кенебак наконец взял себя в руки и теперь с кислой миной смотрел на Яна. — Значит, все дело в этих тридцати двух погибших. Вы считаете, что их гибель на вашей совести… Так, что ли?

— Нет, — ответил Ян.

Он произнес это слово довольно невыразительно, но Тайберну, слушающему наверху, показалось, что в этом коротком отрицательном ответе прозвучало какое-то презрение к человеку, задавшему подобный вопрос. На щеках Кенебака снова заалели яркие пятна.

— Значит, вы не любили Брайана и совесть вас тоже не мучает… для чего же вы тогда вообще явились сюда? — резко бросил он.

— Это мой долг, — сказал Ян.

— Долг? — Лицо Кенебака застыло и напряглось.

Ян полез в карман, будто хотел отдать оружие окружившему его неприятелю. Из кармана он достал пакет.

— Я привез вам личные вещи Брайана. — Он повернулся и положил пакет на столик возле Кенебака. Кенебак молча уставился на него. Все краски вдруг схлынули с его лица, и оно побелело, как его шевелюра. Потом он медленно, неуверенно, словно опасаясь какого-то подвоха, протянул руку и осторожно взял пакет со стола. Уже держа его, он обернулся к Яну и почти искательно взглянул ему в глаза.