Александр Байбак - Егерь. Последний билет в рай

— Понял я, понял, — Исаев жестом приказал мне заткнуться и погрузился в раздумья. Через несколько минут он просветлел ликом и возвестил: — Медицинские противопоказания — это довод. Против Вольского не попрешь. Но я, кажется, придумал идеальный выход… Впрочем, пока об этом рано, надо кое-что обмозговать и кое с кем связаться. А ты точно уверен, что тишина и покой — все, что для ее выздоровления понадобится? Наблюдение врача не нужно?

— «Внутренний искин» сказал, что ее организм сам справится, — пожал я плечами. — На первом этапе, думаю, медицинская помощь не помешает, чисто для нашего успокоения, а потом время будет лечить.

— Ну что ж, предлагаю остановиться на этом варианте, — подвел итог подполковник. — Для начала переправим вас на Болл. Первое время, два-три месяца, придется потерпеть, ну да вам не впервой. Как раз дубликат коннектора получишь, да и Галя под присмотром будет. А потом отправитесь… дальше, скажем так. Вопросы? Вопросов нет. Свободен, лейтенант!

Система тау Кита, борт фрегата-носителя «Томас Эдисон», 24 января 2538 года, вечер

За разговором мы с Исаевым бутылку ополовинили, и в голове у меня немного шумело. В старые добрые времена такой дозы я бы и не почувствовал, но волнения последних дней давали о себе знать, и я с решимостью подвыпившего, но еще не окончательно пьяного человека отправился в медблок. Здесь меня поджидал сюрприз: Галя пришла в себя, и суровый Вольский не смог выдумать причины, чтобы меня к ней не пропустить. Впрочем, я и сам понимал, что перегнуть палку сейчас легче легкого, а потому сначала остановился все у той же прозрачной пластиковой перегородки.

Галя сидела на кровати, облокотившись на стопку подушек и прикрыв ноги пледом, и играла с Петровичем. Тот меня почувствовал сразу, но занятие свое прервать и не подумал, вместо этого послал предостерегающий образ, дескать, не маячь на горизонте, а то весь эффект от кототерапии означенному животному под хвост. Отфутболив стандартное «будь спок», я осторожно выглянул из-за шторы. Судя по неестественному румянцу на щеках, девушка чувствовала себя не очень хорошо, сказывался общий упадок сил — Петровичу самому приходилось тереться ухом об ее ладонь, имитируя ласковое поглаживание. Кошачьи бока мерно вздымались, и хоть я сквозь перегородку ничего не слышал, мог явственно представить, как он старательно напрягает урчальник. В общем, молодец, напарник, продолжай в том же духе.

Некоторое время я стоял, наблюдая за рыжей парочкой. Разрушать идиллию не хотелось, и я совсем уже вознамерился было возвращаться в каюту, как Галя подняла глаза и ее взгляд пересекся с моим. Отвести взор я и не пытался, загипнотизированный лихорадочным блеском ее зрачков, и стоял, не шевелясь. Казалось, что стоит мне только шелохнуться, нарушить незримую связь, и Галя снова утонет в пучине лишающего разума ужаса. Не знаю, как долго мы играли в гляделки, очнулся я лишь когда незаметно появившийся Вольский от души огрел меня по плечу:

— Чего застыл, военный? Зайди, поговори с зазнобой.

Первой моей реакцией было вмазать чертову медику в ответ, дабы не повадно было у невинных девушек шок провоцировать, но Галя совершенно не походила на истеричку: машинально поглаживая Петровича по рыжей холке, она неотрывно смотрела на меня. В ее взгляде читалась сложная гамма чувств — от боязливого интереса до нежности с изрядной примесью тихой грусти — и я решился нарушить ее одиночество. Оставив выпад майора без внимания, я подошел к двери и робко шагнул в палату. Петрович при виде меня приветственно мяукнул, но навстречу не бросился, ограничившись мыслеобразом, который я расшифровал как «и рад бы, да долг зовет». Не сводя глаз с любимой, я приблизился к ее кровати и опустился на табурет, использовавшийся давеча Петровичем в качестве ложа. Запустил пальцы в мягкую, но отменно упругую шерсть напарника, прикоснувшись помимо воли к Галиной руке.

— Привет, радость моя.

— Олег.

В голосе Гали не читалось никаких эмоций, как будто она еще не решила, как ко мне относиться. Досадно. Неужели придется все начинать сначала? Впрочем, оно того стоит…

— Ты изменился. Очень сильно. Временами я тебя просто боюсь…

— Галь, ты чего? — Я попытался ласково погладить ее по волосам, но она резко отстранилась. В глазах девушки мелькнул страх. — Это же я, Денисов.

— Ты чудовище!.. — Галя задрожала было, испуганно косясь на меня, но тут вовремя вмешался Петрович — боднул ее руку и принялся урчать с удвоенным старанием.

«Психическое состояние самки альфа-разумного неустойчиво. Процесс коррекции запущен. Длительность периода реабилитации не определена».

Вот спасибо, обрадовал! Она теперь что, все время от меня шарахаться будет?

«Ответ отрицательный. Психоматрица скорректирована. Реакция на альфа-разумного переведена в разряд положительных эмоций. Срок окончательной коррекции — от двух до трех стандартных недель».

Ты ее в меня влюбиться заставил, олух?!

«Ответ отрицательный. Отношение самки к альфа-разумному неизменно. Стресс и пережитый шок запустили защитную реакцию, эмоциональный порог которой выше так называемой «любви». Неосознанная реакция, инстинкт. Через некоторое время разум самки альфа-разумного стабилизировался бы самопроизвольно. Я лишь ускорил процесс».

Спасибо и на этом. А почему тогда «длительность периода реабилитации не определена», как ты изволил выразиться?

«Возвращение психики к устойчивому дострессовому состоянию — процесс длительный».

Черт! Значит, покой, природа, изоляция от негативной информации — все в силе?

«Ответ положительный».

Галя между тем немного успокоилась и теперь смотрела на меня без ужаса, лишь с какой-то непонятной опаской. Видимо, на лице у меня что-то такое отразилось, потому что она вдруг состроила виноватую гримаску и прошептала:

— Олежек, я сама себя не понимаю. Временами я тебя просто боюсь. Осознаю, что это ты, что ты меня любишь и пальцем не тронешь, но… Это сильнее меня. Ты изменился, очень изменился. Раньше ты не был таким жестоким…

— Почему ты так решила? — Я старался говорить спокойно, не повышая голоса, но скулы мои помимо воли окаменели.

— Я видела, как ты убивал Линдеманна. Я тряслась от ужаса, я молилась, чтобы это все поскорее кончилось, но не могла отвести взгляда, как будто меня кто-то загипнотизировал. Смотрела до самого конца. Твое лицо… Я никогда его не забуду. Ты превратился в зверя… И потом, когда пилота застрелил, я по видеофону все видела. Мне страшно. А вдруг эта жуткая тварь вырвется на волю?..

Ну вот что ей на это сказать? Я бы смог понять, если бы она меня обвинила в равнодушии. Я сам себе поразился, когда с Эженом расправился — выстрелил без малейших эмоций, просто знал, что так будет правильно. И Линдеманна добивал из чисто рациональных побуждений — не доведу дело до конца, потом сам же пожалею. А чтобы звереть… Да ни фига! Уж сам-то бы я почувствовал, что в берсерка превращаюсь. Не было ничего такого, я уверен. Откуда она вообще это взяла?!