Игорь Негатин - Лишнее Золото-2

— Нардин, стоять!

— Чего?!

— Вы… Ты арестован!

— Ты что, старик, белены объелся?! С ума сошёл? Убери пистолет, придурок!

— Нет, — староста качается из стороны в сторону, но пистолет держит твёрдо и уверенно. Эдак он и выстрелить может. — Я тебя задерживаю. За сопротивление… ик… Ордену.

— Я сам тебе и Орден, и Сопротивление, твою мать! Французское. Убери ствол, от греха подальше. Пока его в твою задницу не засунули.

— Нет, — он мотает головой с упрямством осла. Потом неожиданно рявкает, как наш капрал в Кастельнодари. — Нардин! Сдать оружие!

Судя по его виду, этот болван не шутит. Нет, я конечно могу отдать ему оружие и разойтись тихо и мирно. Он пойдёт дальше пить, а я? Сидеть под замком, пока наши не проснуться? Не самый лучший вариант, вместо заслуженного завтрака.

— Пойди проспись, — я ещё пытаюсь договориться, но судя по его, налитым кровью глазам, он меня не слышит. Ему пострелять захотелось.

— Сдать оружие!

Выстрел! Пуля бьёт в землю рядом с моим ботинком, поднимая облачко пыли. Ничего себе! Староста пытается что-то сказать, размахивая пистолетом, но я уже слышу.

Ухожу влево, разворачивая тело боком и рву пистолет из кобуры. Выстрел! Мягкий толчок отдачи и староста дёргается. У сорок пятого мягкая отдача. Это вам не резкая люгеровская девятка. Только в детективах, с бумажными обложками сорок пятый «лягается как слон». Ещё два быстрых выстрела и тело валится на землю. Бесформенно и мёртво. Как мешок с навозом. Делаю шаг и чувствую боль в ноге. Твою мать! Этот придурок успел перед смертью нажать на спусковой крючок и выстрелить. И даже попасть. Снайпер придурошный! Выпущенная им пуля попала в застёжку набедренной кобуры и ушла в сторону, распоров мясо на внешней стороне бедра.

Его попутчик, тот самый, с кожаной папкой, смотрит на убитого старосту. Большими, круглыми от удивления глазами. Смотрит и прижимает к груди папку с документами, словно загораживается ей от пули. Вот идиот! Я даже и не думал в него стрелять. Он то здесь при чём?

Разбор «полётов» был коротким. Мне повезло — всё происходившее на улице, видела семья поселенцев, живущих по соседству. Кстати, они даже удивились, — какого дьявола я так долго уговаривал убитого старосту. По словам мужчины, — стрелять надо было раньше. Так или иначе, но в посёлке придётся проводить новые выборы. Хотя… Это уже дела поселенцев. На решение Демидова, уйти из посёлка, эта смерть не повлияет.

— Видишь, с чем приходится работать? — кивает Демидов и горестно отмахивается. — И вот таких идиотов, в посёлке, больше половины. А ты ещё спрашиваешь, почему мы уходим? Потому, что большинству нужна не свобода, а царь. Добрый и глупый. Который разрешит пить и воровать деньги. Идиоты. Допустит несколько таких придурков к кормушке, а те, долго не думая, поставят вертухаев, чтобы остальные пахали на чужого дядю. Задавят и заставят пахать. На Орден. И назовут это дело дерьмократией, мать их так…

— Ладно, не кипятись. Всё хорошо, что хорошо заканчивается.

— Дырка в ноге, это нормально? А если бы во лбу дырку нарисовал? Оно тебе надо?

— Закопали бы.

— Его бы точно закопали. Живьём, — добавляет Демидов. — Но и тебя бы похоронили. Эх, дела наши тяжкие…

Рану в бедре залатали. Если честно, я бы и Лену не звал. Чтобы не слушать причитаний и обещаний «пристрелить собственноручно», когда заживёт. И не видеть довольную ухмылку Шайя, сопровождавшую эти обещания. Карим глубокомысленно кивал и обещал ей помочь, если понадобится. Ленка показала ему кулак и предложила его самого закопать. Прямо здесь, на окраине посёлка. В общем, — попало всем, включая Джека, который не вовремя сунулся со своими советами.

А через два дня мы ушли на север. Точнее — на северо-восток. Вдоль побережья. Передо мной, на коленях лежит карта, с нанесённым маршрутом. Не доходя до уничтоженного форта Ли, мы повернём на север и уйдём в саванну. Ну их к дьяволу, этих вольных бродяг с автоматами!

За несколько часов до нашего отъезда, посёлок покинул Аверьянов и Демидов со своими парнями. Вместе с ним ушло двадцать человек из числа русских поселенцев. Четверо ушли на грузовике, а остальные на вельботах, вдоль берега.

Мы довольно тепло попрощались с мужиками и разбежались. Каждый по своей дороге. Кто на запад, кто на восток. Так часто бывает. Ничего, как выразился Аверьянов: «Ну, парни, бог даст ещё свидимся!»

Мне пришлось пересесть в машину Козина. С раненой ногой не попрыгаешь, а передовой дозор часто останавливается. Ладно, потерплю немного.

И опять потянулась эта бесконечная дорога. Между оврагов и валунов. Пыль, солнце и жара. Ничего не меняется. Уже знакомые пейзажи и знакомые вешки, сделанные из пустых бочек. Когда мы проезжаем бочку с номером двадцать три, Саша невольно морщится. Видно не забыл ту ночь. Ночь ножей и перерезанных глоток, — как выразился Карим.

— Ну и дорога! — выругался Шайя, когда вечером мы остановились на привал. — Тьфу! Скучно как в католическом монастыре. Был бы девушкой, в пути и заняться было бы нечем.

— А ты был в католическом монастыре? — живо интересуется Эндрю, открывая банку консервированных бобов с мясом.

— Карим! — хором возмущаются Настя и Лена. — Ты и монастырь! Побойся бога!

— А как же, — важно кивает Шайя, — был конечно. В женском. Вместе с Медведем. Только нас оттуда выгнали. За профессиональную, — он назидательно поднимает указательный палец, — за профессиональную непригодность.

— За какую? — Саша Козин от смеха заваливается на спину и долго ржёт. — Ональную?

— Ну вас к дьяволу, парни! Ничего не понимаете в святых вещах и мощах, — отмахивается Карим. — Нет в вас должного почтения к святой римско-католической церкви. Тьфу на вас, мерзкие богохульники.

Джерри сидит неподалёку от нас и презрительно морщится, слушая наши грубые, как он говорит, «казарменные шутки».

Отношение к католикам у Карима особенное. Одна из его симпатий была ревностной католичкой. Даже пыталась уговорить перейти в лоно католицизма. Так сказать, — обрести свет истинной веры! Увы, как утверждал Шайя, его, в те далёкие времена, интересовало совсем другое «лоно». Так или иначе, но он до сих пор вспоминает, как родители девушки вели богоугодные разговоры и уговаривали его сменить веру. После этих разговоров он возвращался в казарму в очень хорошем настроении. Говорил, что ничто так не бодрит старого парижанина, как богословские беседы на тему «греховные связи» и «порочное незачатие». Потом эта девушка встретила доброго католика, а Карим получил отставку от семьи и полное «отлучение» от девичьего тела. Надо сказать, что Шайя долго сожалел о этой потере. Вспоминал о девушке в самых нежных выражениях и широко разводил руки в стороны, показывая габариты её хм… непоколебимой веры.