Константин Калбазов - Фронтир. Пропавшие без вести

Вот и сейчас, только она разохотилась, только окунулась в книжный мир, только ощутила себя графиней, против которой козни строят и надежда у нее только на верного избранника… как раздался зов отца. Оно и раньше бывало, что батюшка не вовремя звал, отрывая от куда более приятных занятий, но тогда такого раздражения не было. Впрочем, ничего удивительного. Тогда она просто и беззаветно любила отца, а вот после Богоявления, по завершении суда над Сергеем…

Как он мог?! Ведь говорят, это из-за его слов дознаватель эдак все лихо закрутил, что Сергей подумал, будто ему уж конец пришел, и решил вырываться из плена. А там полицейские ему путь заступили, а он… Настоящий боец… Иным до него… Одним ударом того полицейского срубил. И во всем том батюшкина вина. Да будь она на месте отца, она показала бы этому дознавателю! Он бы у нее поплясал кабру вприсядку. Вот только не было ее там, а тятька все не то и не так рассказал. Ей, конечно, говорили хуторяне, что в том вины ее тятьки нет, что то дознаватель все закрутил, да только ничего она с собой поделать не может и винит отца в случившемся.

После того суда и мамка тоже косилась на батюшку. Эмка даже слышала, как она выговаривала ему, когда думала, что они одни: мол, оговорил ни в чем не повинного человека. Вот именно, что оговорил! Но что она может? Сказано в Писании: почитай родителей своих аки святых. Плохой, хороший – он ее батюшка, и слушаться его во всем ее дочерний долг. Единственное, что она может, – не разговаривать с ним, повинуясь во всем. А как иначе-то, ведь тятька, не чужой дядька.

Понимание отнюдь не способствовало налаживанию контакта с отцом. Ведь понимает же, что батюшка ничего плохого против Сергея и в мыслях не держал. Видит, как тот мается. Ему премию выплатили за бандюков, так как он единственный остался из тех, кто к тому касательство имеет, а он ее в банк положил и ни гнедка оттуда не взял. Все, что Варакина и Болотина, отложил отдельно и трогать не велит. За лошадками как за своими ходит, всю сбрую починил – куда своей. Собачек обихаживает. Ко всему этому никого иного не допускает, так ведь еще и по хозяйству больше всех делает.

Видит она это все, чай, не слепая. Да только ничегошеньки с обидой, занозой засевшей в сердечке, поделать не может. Вот только увидит батюшку или услышит голос, тут же в памяти голос коменданта, объявляющего приговор: «Два года Вестемской каторги». И сердцу тут же больно и тоскливо делается. Поначалу-то обрадовалась, каторга не виселица, вернется. А как сказали, что столько там еще никто не продержался, да смертушка там долгая, мучительная и лютая, так едва не обеспамятела.

– Эмка, не слышишь, тятька кличет. – Мать стоит в дверях, руки тряпицей вытирает и внимательно на дочку смотрит.

– Слышу, мама. Иду уж.

– Дочка, ты бы перестала себя изводить. И отца не вини, нет в том вины его. Тот дознаватель его словесами опутал, вот и получилось, будто он Сергея оговорил.

Ну да. Обманывать можно кого угодно, даже себя, но вот обмануть любящее материнское сердце – тут постараться нужно. Оно ведь все видит и все чувствует. Вот Эмка, лишь когда потянулась к губам Сергея, только и поняла, что дорог он ей, а Даска уж давненько к ним присматривается. Не в чем их попрекнуть, но и блуждающей искры нельзя не заметить. А после того, как бандюки напали, так девку и вовсе словно подменили.

– Тогда отчего же ты батюшке высказывала? Я слышала.

– Каждый мнит себя самым умным, глядючи со стороны, а как до дела доходит, то куда все и девается. Вот то, что я тятьку ругала, ты углядела, а того, что уж и повинилась и простила, не замечаешь. Пойми, глупая, не гнус и не тать твой тятька и никогда таким не был. Лучше смирись с тем, что случилось, и живи дальше.

– А как жить-то, мама?

– Ты мне это брось, девка. Книжек больно много начиталась, да дури через это у тебя в голове засело изрядно. Жизнь – это не книжка красивая, и здесь все проще. Ты молодая, жизни еще не видела. Любовь-то оно хорошо, но чаще все иначе случается. Вот нас с батюшкой твоим родители окрутили, а уж почитай жизнь душа в душу прожили. Не дело живым с мертвецами оставаться.

– Он жив!!!

Эмка сначала вскинулась, переполняемая возмущением, а потом вдруг зарыдала и, хотя злилась на слова, произнесенные матерью, уронила голову на ее же грудь. А как быть, если роднее и ближе нет никого? Кто пожалеет, поймет и приласкает? Вот и рыдает на груди материнской.

– Жив, дочка, жив, – оглаживая непокрытую голову Эмки, приговаривала мать. – Да только считай, что уж и мертв. Так что ты бы начинала жить наново.

– Мама, ну почему так-то?

– Эх, доченька, жизнь, она злодейка такая, что еще не раз обернется болью в сердечке, но ты у меня сильная, ты справишься.

– Эмка, я кого…

Ввалившийся в дом рассерженный отец вдруг осекся на полуслове, увидев жену и дочь, стоящих в обнимку посреди комнаты. Бросив на них взгляд, полный боли, сожаления, вины и нежности одновременно, он тяжко вздохнул и вышел на улицу, тихо прикрыв за собой дверь. Что он мог поделать?

Ведь он сам себя до сих пор винит в том, что из-за его слов дознаватель вцепился в Сергея и вынудил на драку. А как не было бы показаний Бедрича, глядишь, и ничего бы этого не сталось. Э-эх. Наворотил, что вилами не раскидаешь да быками не растащишь.

Вот поднимутся на этот увал и сразу увидят и чащу, которая до этого только небольшими лоскутами просматривалась на горизонте, и хутор Кафки, что на опушке примостился. Места эти Сергею уже хорошо знакомы, так что ориентируется он свободно. Странное дело, отчего-то в груди холодок засел, то вверх поднимется, то вниз опустится, словно в родные края возвращается, которые давно покинул.

Хм. Родные края. Далековато отсюда его родина, и расстояние это в километрах или верстах не измерить. Вообще непонятно, есть ли такие параметры, с помощью которых можно определить, сколько именно отделяет его от известной ему Земли, где остались родители. Господи, хорошо хоть не женился и сирот не оставил за собой, как чувствовал, все бегал от матери, как черт от ладана, пока она пыталась устроить его жизнь.

Но как видно, человек все же стал доминировать над другими не только своим разумом, а еще и тем, что куда легче иных существ приспосабливается к изменяющейся среде обитания. Вот и Сергей приспособился, успев даже привыкнуть к этим холмам и чаще, как-то внезапно начинающейся и уходящей сплошным ковром на север и восток, отделенной от бескрайней степи могучей рекой Изерой. Сергей ее еще не видел, но, судя по рассказам, она ничем не уступит Волге.

Вот они наверху. Ну так и есть. Не ошибся он, хотя все вокруг и белым-бело. Погода сегодня по-весеннему теплая, и снег под копытами стал рыхлым. Но он пока чист, земля все так же укрыта под его толстым слоем, и грязи взяться неоткуда.