Владимир Корн - Дариус Дорван. Наемник

Провинившуюся даму не казнят, в самом худшем случае ее навсегда отлучат от двора и заклеймят позором весь род. А вот Ториана ждет страшная участь. Вплоть до того, что ему отсекут голову в назидание, чтобы другим было неповадно. И никто не посмотрит на то, что он не житель Фагоса, а прибыл из другой страны, даже не пограничной. Кто королю указчик?

Ходили слухи, все дело в том, что мать самого Фрамона, королева Игланна, понесла от человека самого что ни на есть скотского происхождения — заезжего менестреля. Может быть, и враки все это, недоброжелатели короля специально их и распустили, но особое отношение ее величества к менестрелю все помнят хорошо. Хотя и вызвано оно могло быть его певческим талантом, уж слишком менестрель сладкоголос. Вернее, был сладкоголосым, пока не исчез бесследно. Кстати, исчезновение певуна связывают с мужем Игланны, королем Абренелем по прозвищу Благочестивый. Но как бы там ни было на самом деле, о нетерпимости Фрамона к таким связям хорошо известно всем даже за пределами Фагоса.

Дариус сидел за столом, опершись на столешницу локтями и обхватив ладонями голову.

«Ну как же Ториан так неосторожно? И чего это вдруг самому королю взбрело в голову нанести визит посреди ночи именно ей? Или доложили ему, или он сам заявился с той же целью, что и Ториан. И это разъярило его еще больше».

Когда Дорван совсем уж собрался прогуляться по двору замка и попытаться что-нибудь выяснить о Ториане, а возможно и договориться со стражей, чтобы с ним увидеться, в комнату снова вошел Сахей. На этот раз с пустыми руками.

— Господин барон велел тебе передать, чтобы ты даже носу из комнаты не показывал — за тобой могут прийти в любой момент.

Дариус кивнул головой: все понятно. Как понятно и то, что такое распоряжение барона вряд ли связано с произошедшим ночью.

— Сахей, — начал он осторожно, — узнай, пожалуйста, что там с Торианом. Где он сейчас, может быть, ему что-то нужно. Я понимаю, что вы не нравитесь друг другу, и все же… Если скажешь, я заплачу, сколько запросишь. Если бы ты знал, сколько у меня с ним связано, сколько мы с ним вместе прошли, сколько испытали. Если бы ты только знал. Он же мне как брат родной, своих-то у меня нет.

В голосе Дариуса звучало столько боли, что Сахей даже вздрогнул.

— Хорошо, сделаю все, что смогу, — кивнул он.

День прошел в ожидании вызова барона. За это время к Дорвану лишь единожды наведался все тот же Сахей. Он принес обед и новости:

— Его величество все еще в ярости, — рассказывал толстяк. — Король обещает лично оставить твоего друга без головы, благо его новый меч еще ни разу не попробовал вкуса крови. Или отдать собакам, есть у него специально натасканная свора. Рассказывают, они волков, как щенят, душат.

— А где он сам? — поинтересовался Дариус, когда Сахей закончил перечислять угрозы короля.

— Ториан твой? В Западной башне. Вернее, не в самой башне, через нее идет вход в темницу. Там их несколько, камер.

Сахей помялся, затем, понизив голос, поведал:

— Барон держит там своих должников, пойманных душегубов в ожидании казни. Но сейчас темница пуста, там нет никого, кроме твоего друга. Западную башню уже год как перестраивают, снаружи выглядит обычно, а внутри никаких перекрытий.

— Ториана заковали? — живо поинтересовался Дариус. Ведь если Тор в кандалах на металлических заклепках прикован цепью к стене…

Сахей отрицательно мотнул головой:

— Решили, что когда столько стражников вокруг, то и смысла нет. Да и сидеть ему там недолго.

Дорван легко поднялся на ноги, подошел к Сахею, положил руки ему на плечи, заглядывая в глаза:

— Скажи, а ты мог бы принести мне веревку? Длинную крепкую веревку. И никому об этом не сказать?

Тот вжал голову в плечи:

— Ты что, хочешь освободить его? — У толстяка даже голос задрожал. — Но ведь сам король!..

— Ты прав, Сахей, — прервал его Дорван, — я хочу его освободить. Понимаешь, Ториан мой друг, лучший друг. Из тех, что один и на всю жизнь. Я не знаю, получится ли у меня, но попытаться я обязан.

Сахей часто закивал головой, то ли соглашаясь, то ли от испуга.

— Так ты принесешь веревку? Я даю тебе слово, что никому не скажу, откуда она у меня взялась, даже под пытками. И еще обещаю тебе, что никто не пострадает.

Сахей думал недолго.

— Хорошо, я сделаю это, но только для тебя. — Глаза слуги горели решимостью.

«Надолго ли ее хватит? — грустно размышлял Дариус. — Сейчас он выйдет во двор, и вся его решимость сразу исчезнет. Кому хочется рисковать головой из-за в общем-то незнакомых людей?»

Уже подойдя к двери, Сахей внезапно поинтересовался:

— Скажи, Дариус, с гмурнами очень страшно было?

Дорван пожал плечами:

— Первого долузсца я убил в четырнадцать случайно. Вот тогда действительно было страшно. Он мне год потом снился. Часто снился, почти каждую ночь. Вот он заносит надо мной саблю, а я не успеваю ничего сделать. А с этими… С этими было проще.

Весь остаток дня Дариус молил только об одном: чтобы его сегодня не вызвали к барону. Иначе он может оказаться за стенами замка, и попасть в Западную башню ему будет значительно сложнее.

«Хотя веревку я тогда смогу и сам себе по вкусу подобрать», — усмехнулся он.

К принесенному Сахеем ужину он едва притронулся, лишний раз вспомнив о Ториане и о его вечно волчьем аппетите.

Неожиданно заявившийся уже в потемках Галуг застал Дариуса копающимся в своих вещах и напевающим себе под нос мелодию с грустным тягучим мотивом.

— Слышал, что случилось с Тором? — поинтересовался Дариус, на миг оторвавшись от своего занятия.

— Потому и вернулся, — пожал плечами Галуг.

Выглядел он хорошо. Обычно после каждой пьянки лучник отходит долго, страдая страшной изжогой и головными болями.

«Или на этот раз ему повезло, или Кабир на совесть выполнил свое обещание», — усмехнулся Дариус, извлекая на свет то, что искал, — похожее на балахон одеяние темного, практически черного цвета с капюшоном, почти такое, как носят жрецы, но более короткое, всего лишь по колено. Если не надевать капюшон на голову, завернув его за ворот, и подпоясаться, то получится вполне обычная рубаха, по крайней мере, в темноте.

И еще у воротника очень длинные и широкие концы, доходящие чуть ли не до пояса. Их тоже можно спрятать за ворот, а при необходимости обернуть вокруг головы, завязав сзади узлом. И тогда они прикроют лицо до самых глаз.

Поднеся балахон к лицу и принюхавшись, Дорван сморщился: ткань залежалась и потому пахла не очень приятно. Да и сам балахон старый, с многочисленными порезами и прорехами, тщательно заштопанными, латка на латке.

Ничего, он не к женщине собрался. Зато на рубахе нашито множество карманов для разных полезных вещей. Правда, этой ночью они ему не понадобятся.