Александр Плетнёв - Последний довод павших, или Лепестки жёлтой хризантемы на воде

Второй эсминец — „Карни“, идущий в левой раковине „Нимитца“, буквально разрывался, мотаясь из стороны в сторону, успевая разнести зенитной ракетой надстройки юркого вражеского миноносца, „прошерстить“ волны, сбивая „Фаланксом“ рвущиеся к главной цели торпеды, выписать пенную циркуляцию, пропустив пузырящуюся дорожку за кормой и снова, выбив фонтаны из воды, догнать почти встрявшую в корму авианосцу самодвижущуюся мину. Та, тем не менее, взорвалась в опасной близости от молотящих воду винтов корабля. Мощное сотрясение от взрыва сорвало часть обшивки кормовых отсеков левого борта, оторвало левый крайний винт, изогнуло несколько лопастей внутреннего винта и спаренные рули.

Капитан эсминца „Карни“ постоянно получал новые целеуказания с командного центра, однако действовал на своё усмотрение, не слушая приказов и срывающегося на вопли вице-адмирала.

„Сикорские“ издалека засадив „Гарпунами“ по торпедоносцам противника, поразили несколько целей. Что характерно две ракеты прошли над низкими бортами вражеских кораблей и тут же потеряв цель, легли в галс. Их головки самонаведения ухватились за новые лакомые куски железа. Одна уткнулась в высоко задранную корму уже подбитого миноносца, свечкой ходящего под воду. Вторая… ударила в борт „Карни“.

Из люков и иллюминатора эсминца рвались дым и языки пламени, а высокий борт зиял лохмотьями вывернутой взрывами обшивки. Капитан, уберёгший свой корабль, ни как не ожидал такого подвоха от своих же. Положение корабля было ещё не критическим, но внимание команды естественно частично переключилось на неисправности. И случилась непоправимая катастрофа — они прозевали подводную опасность. Идущая на пятиметровой глубине стальная „сигара“ едва задела за киль корабля у форштевня. Взрыв почти выбросил корабль из воды. Сразу упав на нос с большим деферентом „Карни“ стал быстро погружаться. Оглушённый капитан, не слыша собственного голоса, приказал команде покинуть корабль. Зажимая рукой разбитый затылок, другой шаря по стенкам в удушливом дыму и непроглядной темноте, шатаясь, он продвигался по наклонной палубе к выходу наружу.

После подавления пожара на взлётной палубе и осмотра катапультного оборудования командир дивизиона V-2 авиационной БЧ доложил о невозможности производить взлёт самолётов.

Вероятность принимать машины на угловую посадочную палубу, быстро сводилась к нулю. К этому моменту погнутые лопасти одного из винтов, бешено вращаясь, порождали опасные вибрации, в конце концов, приведшие к деформации вала и дополнительной фильтрации воды по левому борту авианосца. Нарушено было и управление — корабль плохо слушался рулей, то медленно сваливаясь в циркуляцию, то выравниваясь. Креномер стал фиксировать градусы несовместимые с посадкой самолётов на палубу. Аварийные системы медленно справляли положение корабля, но слишком медленно! Диспетчер по радио сообщил пилотам об временном запрете на посадку.

Пятнадцать F/A-18 и шесть F-14 брошенными птенцами носились в небе с пустыми пилонами, довольствуясь лишь бортовыми скорострелками. Трепыхались ещё некоторые вертолёты, но как-то этим медлительным машинам не везло. То на зенитки нарвутся, то бипланы из пулемётов изрешетят, а то и вовсе какие-то безумцы протаранить норовят.

Недостаточно развитое и малонадежное радарное поисковое оборудование Императорского флота образца прошлого века компенсировалось большим количеством высококачественных оптических приборов — 18-, 12- и 8-см бинокулярами. Тем не менее, эффективность стрельбы по быстролетящим целям была крайне не высокой. Низкие характеристики японской 25-милиметровой зенитной пушки выдавали себя горящим гексаном в трассирующих снарядах, хаотично прочертивших тёмное небо тысячами светящихся дефисов. Скорострелки явно не дотягивали до целей, лишь вынуждая американских лётчиков быть чуть осторожней. „Шершни“ и „Коты“ преспокойно опускались на высоту пять тысяч метров и ниже, когда вдруг в дело вступили молчавшие до этого 100-мм универсальные орудия. Имея 90-градусный угол возвышения и скорострельность 15–20 выстрелов в минуту, они добивали 13-кг снарядами до 12800 метров.

И сразу нашлись невезунчики, не ожидавшие такой прыти. Разлапивший крылья в крейсерских режимах „Ф-четырнадцатый“ тяжёлым ревуном прошёлся над кораблями противника, утюжа их из бортовой шестиствольной пушки. И уже выскребая выше на повторный заход, он неожиданно завертелся, закувыркался, потеряв правую плоскость.

После этого воители-водители „Котов“ и „Шершней“ опасались опускаться ниже. Понятно было, что ракеты и бомбы у палубников кончились и теперь они геройски кружили на десяти тысячах метров, а с пушек с такой высоты не постреляешь. Собственно в небе барражировала уже последняя пара F/A-18. У остальных кончалась горючка и, получив команду на перенацеливание в другие места базирования, самолёты ушли в сторону Сан-Диего.

— Трусы! — Сильно стукнув кулаком по консоли, не почувствовав боли, в сердцах выдал вице-адмирал. Хотя прекрасно понимал, что не прав — пилоты сделали всё что могли.

Всем офицерам, делившим помещение с командующим, стало как-то неуютно. Сидящий за консолью оператор, на которую опустилась гневная длань вице-адмирала, лишь ещё ниже склонился над клавиатурой, придвинувшись к экрану.

— Хорошо хоть добили клятый крейсер, — презрительно выплюнул в напряжённую атмосферу командного центра вице-адмирал.

И действительно, может что-то влажное и сорвалось из осерчавшего рта начальства, потому как несчастный оператор, осторожно провёл рукой по бритому затылку. Брезгливому парню хотелось немедленно влезть под душ и смыть с себя чужие ферменты, однако он не смел покинуть боевой пост и лишь нервно елозил в кресле. И вряд ли бы он стал спокойней, если бы знал, что им всем вскоре придётся принять ванну и искупаться в целом океане.

Но и японцам эта победа досталась дорогой ценой. Из тридцати восьми кораблей осталось всего шесть боеспособных эсминцев и с пяток калек, с трудом держащихся на плаву.

Американские лётчики, кусая локти, смотрели, как будто на тренировке японские эсминцы, не спеша разошлись веером и по очереди атаковали „Нимитц“ с левого борта. Все 12 торпед вошли с небольшими интервалами, как на показательных учениях — сложно промахнуться с такой дистанции по такой-то громадине. На палубу как раз опускались вертолёты. Пилот „Си Хоука“ почти уже зафиксировал касание, как расшатанная палуба подпрыгнула от первого строенного взрыва торпед, сломав стойки „Сикорскому“, толкнув его вбок на надстройку. С треском ломая винты, машину поелозило по палубе, чудом никого не задев из принимающей команды. Пилот второго „Хелибаса“ предусмотрительно отказался от посадки, уводя тяжёлую десятитонную машину в сторону.