Марина и Сергей Дяченко - Темный мир. Равновесие

– А я был другом твоего отца, – отозвался он невозмутимо. – То есть не то чтобы другом… Не врагом, во всяком случае.

Гриша жалобно улыбнулся:

– Даша… А что у нас происходит, вообще-то?

– Долго объяснять, – я взяла из сумки бутылку воды, приготовленной для Сэма, свинтила крышку, облилась, приложилась к горлышку. – Александр, значит… Это вы взяли мой амулет?

Он кивнул:

– Да. И ударил тебя тоже я, извини, ничего личного.

– Никогда не прощу, – прошептала я.

– Я же извинился.

– Не прощу того, что вы сделали с Сэмом!

Он фыркнул:

– Как трогательно. Я как раз собирался убрать его, но раз он тебе так дорог…

– Как – убрать?!

– Физически. У меня есть кукла. И у меня есть молоток. Когда я разобью кукле голову, Сэм естественным образом…

– Что тебе надо?! – взвизгнула я на октаву выше своего обычного тона.

– Открыть портал, – он говорил тихо и вкрадчиво. – Ликвидировать безобразие, творящееся почти в центре Москвы почти семьдесят лет.

– Пупок развяжется, – пробормотал Гриша.

Тот, кто был Сэмом, удостоил его снисходительным взглядом:

– Ты неплохой художник, но дурак набитый, извини.

Мой телефон, как и трубка Гриши, не видел Сети. Мы были отрезаны от мира – на страшной глубине, под зданием и подвалами, тоннелями и перекрытиями, под слоями песка и бетона, наедине с опасным непредсказуемым существом.

– А как ты отсюда выйдешь? – нашлась я. – Здесь заперто снаружи, и двери…

– Я сижу в Лондоне, в моей квартире, – он приподнял уголки рта. – Мне не надо ниоткуда выходить. Вот как вы отсюда выйдете и выйдете ли вообще – вам решать.

Он медленно опустил голову, будто отвешивая глубокий насмешливый поклон…

И вдруг дернулся всем телом, нырнул головой, как человек, который засыпал сидя, упал и проснулся. Я увидела его глаза, воспаленные, помутившиеся, растерянные.

– Что… что со мной? Что здесь было?

Мы с Гришей молчали. Сэм поочередно заглянул нам в глаза; сжал виски, морщась, как от сильной головной боли:

– Объясните мне, что случилось. Пожалуйста. Мне очень… мне надо к врачу, моя голова…

Если бы слезами можно было помочь делу – в ту ночь я решила бы большую часть мировых проблем.

Мы расстелили на полу туристическую пенку. Еще у нас были доски, столешницы древних столов. Не знаю, что за чиновники или ученые писали на них когда-то, окуная в чернильницы стальные перья на деревянных вставках, и почему эта мебель нашла последнее пристанище в подземелье, на страшной глубине, в забытом бомбоубежище.

Поверх досок мы разложили пуховое одеяло. Гриша накрутил ручку походного фонаря, и тот разгорелся ровным белым светом. Мы уселись на одеяло, открыли термос и выпили по чашке теплого сладкого чая.

– Инструктор нас должен уже хватиться, – сказала я.

– Лиза хватится раньше, – пробормотал Гриша. – У нас так не было, чтобы кто-то пропадал больше чем на пару часов. А сейчас уже вечер… Она с ума сходит. Почему Инструктор еще не здесь?

Сэм молчал. Ему было плохо. Таблеток от мигрени у нас с собой не было, никаких анальгетиков, только вода, чай и пирожки в пластиковой упаковке.

– Сэм, – сказал Гриша. – А ты помнишь, где именно в Лондоне находится дом твоего отца?

– Отстань от него, – я толкнула Гришу локтем в бок.

– Помню, – отозвался Сэм, растирая переносицу. – Почти в самом центре… Огромные апартаменты с бассейном…

– Ты помнишь свою первую учительницу? – быстро спросила я.

– Нет.

– Свой первый велосипед?

– Нет, – он снова пережил волну боли, молча и без единой жалобы. Я увидела, как выступает пот у него на виске, и прекратила допрос:

– Гриша, хватит. Отдыхаем.

– Но Лиза должна была уже триста раз вызвать Инструктора, а он – спуститься с ключами вниз…

– Гриша. Мы не знаем, что творится наверху.

И в самом деле. Наверху могла упасть атомная бомба, опустеть целый город, наступить Армагеддон. А мы сидели в подземелье, и только легкое сотрясение стен могло означать конец мира… А может, это отзвуки далекого поезда метро?

– Гриша, – снова начала я. – Ты не знаешь… кто-то когда-нибудь пытался открыть портал?

– Нет, – отозвался он. – Зачем? Это же безумие! Представляешь, толпы Теней, и все голодные… Тут с одной или двумя не знаешь, что делать…

– А что ты знаешь о современных колдунах?

– Их место в телевизоре!

– Тихо, – сказал Сэм.

Мы замолчали. В тишине ясно послышался далекий скрежет – будто кто-то пытался открыть дверь снаружи.

Мы бросились к двери:

– Инструктор! Мы здесь! Инструктор, мы здесь!

Скрежет повторился. Дверь была такая толстая, что звуки сквозь нее пробивались, как из-под танковой брони. Края двери плотно прилегали к стальной раме, изнутри не осталось ни ручек, ни рычагов: как я ни шарила ладонями, как ни искала хотя бы скважину – не за что было уцепиться.

– Инструктор! – кричали мы хором. Звук отражался от голых стен и прыгал по старому бомбоубежищу. Скрежет снаружи затих. Мы напрасно стояли и ждали минуту, другую, третью…

– И что это значит? – сказал наконец Гриша.

– Дверь очень толстая, – пробормотал Сэм.

– Спасибо, Кэп…

– Я уже пытался ее открыть, – он ближе поднес фонарь, и я увидела продольные царапины на двери. Рядом валялся погнутый железный обломок какой-то рухляди. Я представила, как Сэм в отчаянии колотит железякой в дверь, и мне сново сделалось стыдно.

Звуки не повторялись. Стены снова еле заметно вздрогнули, дрожь пробежала по потолку и затихла. Сырой воздух с каждой минутой казался все более густым и спертым. Я с ужасом осознала – туалета в помещении как не было, так и нет и то, что раньше казалось умозрительной деталью, теперь становится жуткой реальностью.

Гриша снова взялся рисовать рамку. Линии ложились на бетон причудливо, замысловато и вместе с тем уверенно. Такие картинки сделали бы честь любому гаражу в промзоне – но этим их назначение исчерпывалось. Стена оставалась такой же твердой и монолитной, как была, но Гриша рисовал и рисовал, и даже я понимала, что краска скоро закончится.

Мы с Сэмом сидели на разных концах одеяла. Фонарь стоял у Гришиных ног, тень с маленькой головой металась по стене, как бесшумное чудовище.

– Гриша, хватит, – не выдержала я. – Успокойся.

– Там Лизка с ума сходит…

– Она знает, что ты со мной и я тебя вытащу, – я пыталась шутить, но вместо шутки прозвучала глупость, – может, потому, что не хватило иронии в голосе.

– Кто он такой?! – Гриша отбросил баллончик. – Как он может у меня отобрать – мое? Мою способность? Все равно что проснуться с утра и понять, что разучился ходить! Или говорить! Или разучился… бриться!

– Гриша, отожмись сто раз от пола.

– Зачем?

– Полегчает.