Марина и Сергей Дяченко - Темный мир. Равновесие

Он посмотрел на меня безумными глазами, потом опустился на пол и начал отжиматься – сопя, бормоча, ругаясь.

– Я хочу сказать, что это вранье, – сказал Сэм.

– Что?

– Я прекрасно помню, как увидел тебя в первый раз. Я помню, что на тебе было надето. И как тебя провожали глазами все эти ботаны…

– Кого – меня?!

– Да. Сворачивали шею, когда ты проходила мимо. Ты их не замечала, потому что тебе было плевать.

– Зато тебя трудно не заметить, – я улыбнулась клейкими губами. Взялась за бутылку с водой – и отложила. Чем меньше я буду пить, тем дольше смогу обходиться без туалета.

– Послушай, – снова заговорил Сэм, – я… ладно, чего-то не помню. У меня амнезия… Но у меня есть воля, это я принимаю решения, я не марионетка! Не кукла из тряпок! Я себя ощущаю человеком, значит, я и есть человек!

– Конечно.

– Я полюбил тебя не потому, что меня… запрограммировали! Это вранье!

– Я знаю.

Сэм помолчал. Потянулся рукой к переносице.

– Или нет, – сказал вдруг охрипшим голосом. – Или это тоже часть программы… Я машу рукой – потому что я так решил? Или мне приказали?

Некоторое время он сосредоточенно водил ладонью перед лицом. Я вспомнила свои детские опыты: лет в двенадцать я пыталась обмануть предопределенность судьбы, внезапно меняя решения, и проверяла, не исчезнет ли мир за спиной, если резко обернуться.

– Расскажи обо мне, Даша, – прошептал Сэм. – Что со мной не так?

– Все так.

– Ты не поняла… Есть какая-то нелогичность, неправильность… Должна быть, если я запрограммированный робот…

– Ты не робот!

– Но ты поняла, о чем я спрашиваю?

Я задумалась.

– Как ты оказался на филфаке?

– Поступил… наверное. Я не помню.

– А почему ты не ходишь на лекции?

– Я пробовал, но мне скучно. Вся эта морфология, лингвистика…

– А как ты думал сдавать сессию?

– Я не думал, – он потер переносицу. – Я никогда не думал о будущем, Даша. Каждый день вставал… и даже не знал, чем буду заниматься вечером. Все у меня было: еда в холодильнике, деньги на карточке… Значит, все-таки робот?

– Что ты читал из Сент-Экзюпери? – спросила я неожиданно для себя.

– «Ночной полет»… «Планета людей»… Книга была такая толстая, старая, с самолетом на обложке…

Он снова с яростью потер лоб:

– А где она стояла, не помню!

Я взяла его за руку:

– Тебя ведет не программа. Была бы программа – ты бы ответил «Маленький принц».

– Почему?!

– Некогда объяснять… Слушай, Сэм. Я не знаю, что может этот человек… этот колдун, или кто он там. Но я знаю совершенно точно: то, что было на крыше Главного здания, – наше, там был ты. Старые самолеты в тумане – это твоя идея, это настоящий ты! Я вижу.

Он заморгал, пытаясь скрыть, что в глазах его больше влаги, чем обычно бывает у мужчин:

– Я тебе верю.

Гриша отжимался, с его лба на пол падали капли пота. Руки его уже сводило судорогой, но он рычал – и отжимался дальше. Я сидела, привалившись к Сэму и ни о чем не думая, несколько легких отрешенных минут. А потом мои мысли снова понеслись по кругу, пытаясь собрать воедино разрозненные кусочки головоломки: мой кулон, мой отец, человек из Лондона, Сэм…

– Колдун не мог быть другом моего отца, – пробормотала я вслух. – Это тоже вранье. И уж конечно, после всего, что он творит, – никаких переговоров, только война…

Обессиленный Гриша рухнул на пол бревном.

В этот момент я снова почувствовала чужой взгляд. На меня смотрели сверху – сквозь все перегородки, тонны земли и песка, сквозь бетон и битум, внимательно и хищно. Рука моя потянулась к шее, туда, где прежде висел амулет…

Это чувство, знакомое с отрочества. Оно посещало меня, когда я снимала кулон. Кто-то ищет, высматривает меня, кому-то я нужна, и не для хорошего дела. Кто-то ищет меня…

Впрочем, уже нашел.

Мы могли ориентироваться только по часам наших мобильников, но батареи в этом подземелье садились как-то ненормально быстро. Под утро мне удалось ненадолго задремать на одеяле, в обнимку с Сэмом. Фонарь потускнел и почти погас, Гриша долго вертел ручку, но света прибавилось ненамного. Одинокая голая лампочка, питавшаяся от непонятно какого аккумулятора, тоже померкла и начала мигать.

Стены бомбоубежища еле заметно вздрагивали. Больше не слышалось ни звука. Это были самые страшные часы – мы все не спали, тишина и глубина давили на нас, душили и вызывали панику.

– Давайте петь по очереди, – сказал Гриша.

– Я не умею петь, – пробормотал Сэм.

– Даша, ты должна знать много стихов на память, – не унимался Гриша. – Почитай нам.

– «Ко мне он кинулся на грудь, но я успел в него воткнуть и там два раза повернуть свое оружье…»

– А повеселее?

– Это веселое.

– Давай тогда в города играть? Я говорю «Москва», а ты, Сэм?

– Лондон.

– Ты не понял. Надо сказать город на «а».

– Я все понял.

Звук его голоса мне не понравился; я быстро освободилась из рук Сэма. Заглянула в глаза… и отпрянула. Спрыгнула на пол, попятилась к стене.

Тот, кто только что был Сэмом, вальяжно уселся на одеяле:

– Ну что, посвященные? Готовы к разговору?

Гриша молча отодвинулся от него. Я стояла на полу в одних носках. От бетонных плит несло диким холодом. А может, не бетон был причиной.

– Мы будем разговаривать, – я старалась, чтобы голос звучал твердо, – только после того, как ты отпустишь Сэма, откроешь нам выход из подземелья…

– Что еще? – он издевательски улыбнулся. – Дарья, в моей власти выпустить тебя в помещение, где есть сортир. Нехорошо говорить о любви, доверии, верности, а самой только и думать, что о переполненном мочевом пузыре.

– Заткнись, – Гриша ощерился.

– Или что?

– Или я тебе нос сломаю!

– Ты сломаешь нос Сэму, – прошептала я. – Колдун в Лондоне.

Тот, что сидел на одеяле, довольно кивнул:

– Да, именно так. А хочешь знать, что происходит снаружи? Гриша, ты хочешь знать, что с Лизой, жива ли она?

Гриша вскочил, вне себя от ярости и страха:

– Чего тебе надо от нас?!

– Повиновения, – сказал он другим голосом, грубо и повелительно. – Игры закончились. Сейчас ты, Григорий, нарисуешь рамку…

– Куда?!

– Куда хочешь. Откроется, куда желаю я. Дарья войдет одна, и мы продолжим разговор в непринужденной обстановке.

– Нет, – сказала я. – Мы выйдем отсюда только все вместе.

– Ты заставляешь меня делать кое-что, чего я бы не хотел.

Тот, что был Сэмом, дернулся, как человек, засыпающий сидя, или марионетка, у которой резко ослабли веревочки. Удержал равновесие, поднял голову, коснулся виска:

– Опять?!

Это был Сэм.

– Опять это случилось, да? Он был здесь?

Слов не нашлось, я просто кивнула.

Сэм зажмурился. У него на лице было написано такое отчаяние, что мне захотелось обнять его и утешить – но я боялась. Боялась, что в моих объятьях вдруг окажется тот… другой. Жуткий.