Владислав Жеребьев - Негоциант

— Я человек простой, — смутился тот. — Господин Дмитрий дал мне работу, уважение и хлеб моим детям. Куда он — туда и я.

— Что с вами, господин негоциант?

— Завтра вечером, — уверенно кивнул я. — Это крайний срок. Мы с Парусом и его семьей отправимся с Грецки, как бы погостить, а сами встретимся через несколько часов в условленном месте. Таким образом, мы убьем двух зайцев. Оградим от возможных неприятностей женщин и детей, а сами сможем без привлечения внимания покинуть город.

Ярош стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, умильно смотрел на собравшуюся в кабинете компанию.

— Знаете, господа, в молодости я был еще тем драчуном и искателем приключений. Мой батюшка не раз корил меня за необдуманные действия и поступки. Не раз приходилось оттачивать свое боевое искусство на различных бандитских мордах. Потом я женился, обзавелся семьей и начал вести оседлый образ жизни, и продолжается это уже почти пятнадцать лет, но видит Бог, как же мне всего этого не хватало.

Степь встретила нас раскаленным, колышущимся в воздухе маревом горячего воздуха и выжженной на солнце травой.

Впереди маленького отряда ехал Амир, иногда сверяясь с пометками отца, оставленными им на нарисованной от руки карте. Вторым плелся на своем вороном Ярош, поминутно смачивая носовой платок и прикладывая его к разгоряченному лбу. Последними ехали я и Парус.

— Отряд отца ушел в степь почти на тридцать километров, — пояснил Банус, вглядываясь в горизонт. — В ходе продвижения в глубь территории кочевников он старательно фиксировал все приметы и особенности ландшафта. Если верить пометкам, то километров через пять покажется небольшой чахлый лесок. Как бедные растения выжили в столь нечеловеческих условиях, вдалеке от рек и озер, понять сложно, но тем не менее у нас будет отдых и тень над головой.

— А я говорил, — Ярош прислонил мокрый платок ко лбу. — Говорил, что следует продвигаться по ночам. В движении можно согреться, а это чертово солнце грозит поджарить мои старые внутренности с самого утра.

— Ночью нам идти нельзя, — покачал головой Парус. — Можем не заметить трещину в земле, лошадь попадет туда копытом и сломает ногу. Факелы же привлекут к нам излишнее внимание. Надеюсь, мой добрый барон, вы не забыли, что постфактум все мы являемся иноземными захватчиками, вероломно вторгшимися на территорию противника.

— Да понимаю. — Ярош в сердцах ударил ладонь по бедру. — Чай, не дурак, чтобы не видеть очевидное, но все равно что-то внутри меня требует комфорта, отдыха и мягких перин.

— Стареете, Грецки, — хохотнул Амир. — А вон, кстати, и наш оазис. Предлагаю немного ускориться.

— Хорошо бы, чтоб оазис, — вздохнул я. — Это не степь, а самая настоящая пустыня. Барханов не хватает и верблюдов, зато всего остального тут предостаточно.

Жухлый хвойный лесок, притулившийся посреди обгоревшей травы и пыли, казался чем-то нереальным, больше похожим на мираж, но все-таки он был. Кони сами прибавили хода, будто почувствовав, что спасение от беспощадных солнечных лучей и вода где-то близко, и вскоре наш отряд вялой рысью въезжал под жалкое подобие крон.

— Тут и озерцо есть, — ахнул Парус и, соскочив с коня, бросился по направлению к видневшейся неподалеку глади воды.

Все стали спешиваться и снимать поклажу с уставших лошадей.

— Оставаться тут долго нельзя, — покачал головой хмурый Грецки. — Озерцо это, лесок, лакомый кусочек для любого кочевника. Бьюсь об заклад, что все конные отряды чумазых, находясь в этом районе, обязательно заглянут на огонек. Пополняем запасы, приводим себя в божеский вид и уходим от греха подальше.

— Не сгущайте краски, барон, — улыбнулся Амир. — Вокруг степь, выжженная, ровная, будто столешница, поверхность. Любой отряд, будь то передовая десятка или конный разъезд, мы без труда различим на горизонте, а вот они нас среди деревьев — вряд ли. В любом случае вы правы. Будем находиться тут, пока нам это позволяет время и благоразумие, после же выдвигаемся.

Второй день пути встретил нас пылевой бурей. Заставив лошадей лечь на землю и закрыв их морды мешковиной, мы сгрудились в образовавшемся убежище, закутали лица шейными платками и дожидались, пока пройдет ненастье. Бешеный злой ветер гнал стены из пыли и песка, поднимая и обрушивая мельчайшие частички почвы на наши несчастные головы. Пыль забивалась в малейшие отверстия, самые крохотные прорехи в одежде и обуви. В какой-то момент мне показалось, что я задыхаюсь и, смочив шейный платок набранной в оазисе водой, я только плотнее закутался в куртку. От этой напасти нельзя было ни сбежать, ни скрыться, и нам не оставалось нечего другого, как сгрудиться между боков ржавших от страха и стригущих ушами животных и безропотно дожидаться конца этого бедствия. В какой-то миг я стал понимать самих кочевников. Их суровые нравы, беспощадность к врагу и мерзкий характер. Особенности местности и непогода не способны были воспитать мягких и покладистых людей. Воины, не раз ходившие в набеги, пролившие много крови и носившие на своем теле рубцы и шрамы вместо орденов и медалей. Вот кто они, эти степные жители. Бесконечная борьба за существование, еду, одежду, кров и воду, вот то, что они ставили во главе угла, начисто лишенные прелестей жизни жителей лесного королевства.

Ничему не суждено быть вечным. Так и буря. Пошумела и прошла. Ветер наконец начал стихать, а горизонт прояснялся. Встав на ноги, я распрямил до невозможности затекшую спину и принялся стряхивать пыль с одежды. Что-то неуловимое, далекое и неясное вдруг привлекло мое внимание, и я принялся тщательно всматриваться в еще колышущееся пыльное море. Море, из которого, один за другим, замотав лица платками, выезжали низкорослые степные воины верхом на коренастых мохнатых лошадках.

— Господа, — я с трудом выплюнул из пересохшего рта попавшую туда землю, — кочевники, господа.

Подошедший ко мне Амир долго всматривался в ту сторону, куда указывала моя рука, а затем тяжело опустился на землю. Свинтив крышку с долбленой деревянной фляги и жадно припав к горлышку, старший советник сделал два больших глотка.

— Будем надеяться, что они нас не заметят или примут за своих. Пыли вокруг столько, что и в десяти метрах родную мать не узнаешь.

— Нас выдадут лошади, — покачал головой барон. — Слишком большие, статные, высокие.

Я поднес к глазам руку и еще раз посмотрел на медленно вытягивающийся из пылевого облака отряд. Десять, одиннадцать, двенадцать, колонна все тянулась и тянулась. Сколько их там? Сто? Двести?

— Господа, было приятно работать с вами.

— Мы все-таки попытались, — печально улыбнулся Амир. — На смертном одре мне не в чем будет себя укорять.