Андрей Левицкий - Новый выбор оружия

– Даже если так, они в кого-то стреляют. Или стреляют в них, – сказал Вик, приваливаясь к стене, как и все мы. – Я так понял, следующий пункт остановки – Желдаки? Что вы о них знаете?

– Сейчас – ничего, – ответил Никита. – Раньше, вроде бы, кто-то жил. Тут натовская база, наши предпочитали не соваться, говорят, тут люди пропадали.

– Они везде пропадают, – шепнула Энджи.

– Да, – кивнул Никита, – но кое-где особенно часто. Говорят, это дело рук натовцев.

Тем временем крики стихали. Далеко и неопасно грохнул выстрел и воцарилась тишина. Некоторое время мы целились в туман, но вскоре поняли, что это бессмысленно, и расселись по местам. Вик и Пригоршня остались дежурить.

Увлеченный проблемами, я не сразу заметил, что Энджи плохо.

Нет, она не упала, она по-прежнему сидела, сжимая кружку обеими руками – ей в перцовку заботливый Вик подлил чая. И не кашляла. Просто губы побелели и выражение лица стало потерянным. Лучистые глаза поблекли, на выбившиеся из «хвоста» локоны бисеринами осел туман.

Энджи сидела как раз напротив меня, остальные не могли этого видеть.

– Вик! – позвал я. – Кажется, Энджи нехорошо!

Девушка на реплику не отреагировала.

– Инвалидная команда! – простонал Пригоршня.

Тактичный он все-таки, внимательный. Вик подошел к двоюродной племяннице, вынул кружку из ослабевших пальцев.

– Энджи, ты меня слышишь?

Не отвечает.

Мы сгрудились вокруг Энджи. Вик осторожно положил ее на расстеленный Пригоршней спальник. Девушка была в забытьи.

– Помните, что Патриот про побочные эффекты говорил? – спросил Шнобель. – Похоже, лекарство перестало действовать. Теперь она спать будет.

Склонившись, Вик прислушивался к дыханию Энджи – ровному, как у крепко спящего человека. Наверное, Шнобель был прав: снадобье Болотного Доктора закончило действие, и теперь Энджи проспит какое-то время.

– Значит, так, – решил я. – Всем отбой. Дежурим по очереди: Вик, Шнобель, потом – я, потом – Пригоршня. Следить не только за периметром, но и за Энджи, если ей станет хуже, всех будить.

– Нет, – возразил Пригоршня, – ты еще очень слаб. Поэтому дежурь сейчас, а потом отсыпайся.

Да, он прав.

Все улеглись, но еще долго ворочались в мешках. Я сидел рядом с Энджи. Кряхтел и потрескивал древний сруб, вокруг что-то шуршало, бегало, летало. Кажется, слышно, как растет трава.

Туман понемногу рассеялся, над горизонтом плыла ущербная луна, и звезд было мало.

Даже когда глаза привыкли к полутьме, я мог пересчитать звезды. Они не сливались в единое мерцающее полотно, как в августе, не кололи глаза безразличным злым светом, как в январскую стужу – смотрели миролюбиво и любопытно. Энджи дышала.

На границе слышимости прозвучал боевой клич, стих и больше не повторялся.

Через два часа меня сменил Вик, и я провалился в забытье, и видел во сне, как иду к легендарному Монолиту, прошу об одном: исцели ее.

Наутро я проснулся абсолютно здоровым, укус успел зарубцеваться (на мне вообще все подживает, как на собаке), лихорадки не было и следа. Любит меня Зона, бережет.

А Энджи так и спала, металась во сне, и по бледному лицу Вика я понял: дело плохо.

Завтракали молча. Отставив пустую чашку, Вик взял слово:

– Патриот говорил, что она должна проспать долго. Давайте дадим ей время до обеда, не будем будить.

О том, что будить пытались, и что не смогли поднять, Вик умолчал.

– А потом, – продолжил он, – растолкаем и дадим еще одну порцию снадобья. Ей надо дойти.

– Осталось две порции, – сказал я, – на два дня пути. Вик, мы не успеем. Пусть лучше идет сама, если сможет, прибережем на крайний случай. И нам повезло этой ночью – никто не пришел, убежище было хорошее, дрова, даже тепло. В следующий раз, когда Энджи срубит, может так не повезти.

Поймал себя на том, что подыгрываю ему: мол, все в порядке, у девушки просто отходняк, – и смутился.

– Надо ее вещи разобрать, – предложил Шнобель, – оставим в рюкзаке только шмотки, они легкие. Нам по два кило сверху – фигня, и не заметим. А Энджи совсем слаба.

По лицу Никиты я понял: на руках ее понесет, если не очнется. И дотащит ведь. Мутантам горло перегрызет, аномалии перешагнет, совершит подвиг во имя любви.

Легкий туман, поднявшийся с рассветом, рассеивался под лучами солнца. Лицо Энджи было бледным, в капельках пота.

Мы ждали. Мы разобрали ее рюкзак, распределив тяжелое. Лекарства, уже не скрывая их, забрал Вик. Энджи все еще спала.

Делать было нечего. Мы в очередной раз сверились с картой, основные ориентиры я занес в ПДА: сейчас, подсказывала интуиция, карта не была уже важна, важно было – кто идет, а не куда. Шнобель мучил гитару Патриота, извлекая из нее мяукающие звуки, и даже что-то мурлыкал под нос. Я прислушался:

Шнобель заметил мое внимание и запнулся. Я понял: он импровизировал, раньше не слышал такой песни, а то запомнил бы. Да уж, богата Зона талантами. Никогда бы не заподозрил Шнобеля в тяге к стихосложению!

Энджи вздохнула и открыла глаза.

Она все еще была слаба и чувствовала себя плохо, но идти могла. Правда, выдвинулись мы только после обеда, под ярким солнцем. Впереди шел я, следом – поддерживающий девушку Вик, замыкали Шнобель и Пригоршня. Энджи спотыкалась, часто останавливалась, чтобы отдышаться, она была непривычно молчалива, подавлена. Снадобье Патриота пока что не пригодилось, но я с ужасом понимал: долго ей не продержаться. Энджи идет на чистом упрямстве, на мечте о панацее.

А на самом деле, если посмотреть правде в глаза, она умирает.

Не от аномального или радиоактивного излучения, а от рака.

Не стань я химиком – с маленькой буквы – может быть, выбрал бы фармакологию и, чем черт ни шутит, отыскал бы лекарство от рака. Но я подался в Зону. И лекарство так и не придумали.

Пригоршня балагурил, неуклюже шутил, и только его голос нарушал жаркую послеполуденную тишину.

До следующего отмеченного на карте пункта, деревни Желдаки, оставалось такими темпами часа три-четыре пути, а то и дольше, в Зоне особо не угадаешь.

И я не хотел загадывать, что ждет нас за поворотом.

Вскоре мы вышли на асфальтовую, битую временем, но довольно приличную дорогу. Я швырнул вперед гайку, поспешил ее забрать и заметил недокуренную самокрутку, свеженькую, еще пахнущую табаком, поднял и показал попутчикам.