Олег Синицын - Астровойны

Зверолов положил пальцы на длинную оплетенную рукоять. Один за другим сжал их, чувствуя, как от каждого прикосновения растет возбуждение. Когда рукоять полностью оказалась в его власти, он потянул…

Лезвие, лежащее на предплечье другой руки, острым, как бритва, краем рассекло кожу с легкостью и почти без боли. Из раны выступила кровь. Не теряя времени, Даймон принялся смазывать ею меч.

На орочьем звездолете, когда Могильщик без устали рубил тела врагов, Даймон заметил, что клинок не задерживает на себе ни капли. Тогда он отнес эту странность на счет полировки меча. Идеальная, как и все в Могильщике, она не позволяла крови задерживаться на клинке.

Но он ошибался.

Теперь, сидя в грузовом отсеке и вымазывая лезвие в собственной крови, Даймон понял, что кровь не соскальзывала, а впитывалась в сталь. Алые мазки короткое время держались на ней, а затем просачивались внутрь. Выглядело это необычно и даже пугающе. И парню вспомнились слова меча. Могильщик сказал, что страдает от жажды. Теперь стало ясно, что утолить эту жажду могла только кровь.

Меч пил кровь.

Пил всю, что попадала на него: капли, брызги. Возможно, вытягивал из артерий, когда погружался в тела гвардейцев. Жадно сосал из сердец, которые пронзал Даймон. Но если так, то почему после жестокой рубки, купаясь в крови, он продолжал испытывать жажду? Что ему нужно?

Поглощенный этими мыслями, юноша еще долго сидел на полу возле контейнеров с Могильщиком в руках и кровоточащим предплечьем. Он не заметил, как позади него приоткрылась дверь.

Впущенная Думаном в грузовой отсек, Серафима нерешительно остановилась в нескольких ярдах от Зверолова. Ей показалось, что она вошла не вовремя, нарушая некое таинство, некий диалог сидящего на полу человека и пустоты перед ним. Она уже стала подумывать, как бы поделикатнее уйти, когда Даймон очнулся и встал на ноги.

Таинство ушло. Пленник вновь превратился в обыкновенного юношу, запертого в грузовом отсеке, словно в тюремной камере.

Кротко, словно извиняясь за что-то, она взглянула в его лицо. И сердце забилось в два раза чаще.

— Прости! Я, наверное, нарушила твое… — Она запнулась, не зная, как назвать то, чем он занимался. — … Твой покой.

— Нарушила мой покой? — Он не знал, куда деть глаза. Создавалось впечатление, что голые стены и грязные углы более привлекательны для юноши, нежели дочь Великой Семьи. — Нет… вовсе не нарушила. Я просто-просто задумался…

— У тебя кровь. Ты ранен?

— Нет, — ответил Даймон, заткнув рану большим пальнем. — Я порезался. Меч острый.

— Позволь тебе помочь, — произнесла Серафима, делая шаг к юноше.

Неожиданно для себя сиятельная дочь шагнула так широко, что оказалась едва ли не в объятиях пленника.

— Нет, право, с моей рукой все в порядке! — забормотал Даймон и отпрянул от гостьи.

С изумлением воздев брови, Серафима наблюдала, как юноша воткнулся затылком в жесткий край контейнера. На миг глаза Даймона помутнели, она с ужасом подумала, что он сейчас потеряет сознание и рухнет на нее. Сиятельная дочь, естественно, не сумеет его удержать, и они вместе окажутся на полу… Более глупой ситуации придумать было невозможно.

К. счастью, этого не случилось.

Покачнувшись на ослабевших ногах, юноша пришел в себя. Глаза просветлели, но чтобы удержать равновесие, ему пришлось шагнуть вперед, что привело его в еще большую близость с высокопоставленной посетительницей.

— Извините… — пробормотал он. — Это моя вина… Серафима ощутила его дыхание на своем лица. Не отстраняясь, она смущенно заправила за ухо прядь, упавшую на подбородок.

— Во мне что-то не так? Почему ты шарахаешься от меня?

— Да нет, — ответил пленник, по-прежнему предпочитая не встречаться с ней взглядом. — Все так.

— Тогда, быть может, позволишь заняться твоей рукой?

Не дожидаясь ответа, Серафима взяла в ладони жилистую руку. Шелковым платком с инициалами «СМ» сначала оттерла кровь, затем прижала им рану как тампоном. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что растягивает секунды, делая все медленно. Испугавшись, что Даймон это заметит, заторопилась, с преувеличенной деловитостью достала второй платок и стала перевязывать предплечье.

Занимаясь его рукой, Серафима чувствовала, что Даймон по-прежнему не смотрит на нее. И это беспокоило. Она подумала, что не нравится ему. Несомненно, она знала о притягательной силе своей внешности, мужчины не упускали возможности напомнить об этом. Но диковатый юноша был к ней совершенно равнодушен. А ей очень хотелось, чтобы он тайком смотрел на нее. Или сказал какой-нибудь комплимент, пусть даже самый неуклюжий.

И когда он произнес следующую фразу, Серафиме показалось, что этот момент наступил.

— Можно тебе сказать кое-что?

— Да, — ответила она, затаив дыхание.

— Твоя спутница в черном платье — настоящая колдунья!

— Ты ошибаешься. — Серафима постаралась скрыть разочарование. — Нина заботится обо мне. На самом деле она добрая в душе.

— Возможно. Но добрая где-то очень глубоко… Ой!! Девушка стянула повязку, чтобы та не съехала. Возможно, от обиды сделала это чересчур крепко.

— Теперь, когда ты больше не истекаешь кровью, Даймон Зверолов, я хотела бы поговорить с тобой.

— Да? — удивился он. — О чем?

Она взглянула в его лицо, и в голове все поплыло. Девушка поняла, что больше не может сдерживать себя. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он ее обнял!

Просто обнял, обхватил вокруг талии, притянул к себе. Ничем не обязывающее объятие. Ничего не значащее. Но этого захотелось так сильно, что помутнело в глазах, а внизу живота проснулось нетерпеливое жжение.

— Э-э… Видишь ли…

Длинное и осторожное вступление, которое она заготовила перед тем, как войти в грузовой отсек, вылетело из головы. Нужно признаться, что подобная неловкость случилась с ней впервые. Серафима мучительно вспоминала слова, а Даймон терпеливо ждал, уставившись на ее подбородок, словно разглядел там вызывающий прыщ. Серафима прекрасно знала, что никакого прыща там нет, но продолжала волноваться и под конец растерялась настолько, что спросила напрямую, без всякого вступления:

— Кто освободил Ганнибала?

Вопрос получился тихим, словно мышиный шепот, и девушка в который раз удивилась своей нерешительности. Она увидела, как забегали его глаза, затем взор затуманился от какой-то поперечной мысли.

Затем он произнес:

— Не знаю.

— То есть? — растерялась сиятельная дочь. — Что значит «не знаю»?

— То и значит.

Даймон отступил назад и оказался на приличном расстоянии от высокородной особы.

Ответ рассердил Серафиму. Хотя, возможно, еще больше рассердило то, что он от нее опять сбежал.

— Но ты же был там!