Андрей Буторин - Мутант

Он не помнил своего прошлого, но с полной уверенностью мог сказать, что никогда не бегал так прежде. Он мчался, не разбирая дороги, он напрочь выбросил из головы все мысли, выключил разум, полностью отдавшись инстинктам. Цель была только одна – бежать! Как можно быстрее переставлять ноги, удерживая при этом двойную ношу на широких плечах. Что это была за ноша – он не думал. Чьи это были ноги и плечи – он не знал. Ветки хлестали его по лицу, по рукам, по телу – он не замечал этого, ведь это были сейчас чужие лицо, руки и тело.

Очнулся Глеб оттого, что его куда-то тянули. За руки. По сырому песку. И было невозможно дышать. Его перевернули на живот. Стали давить на спину. Или прыгать по ней?… Его вырвало. Одной водой. Еще и еще раз… Наконец-то он смог вздохнуть, но тут же зашелся в раздирающем горло и легкие кашле. Прокашлявшись и сумев все же сделать несколько живительных вдохов, перевернулся на спину и открыл глаза. Увидел склонившиеся над ним перепуганные лица Сашка и Пистолетца, подумал с облегчением: «Живы!» и сумел разлепить губы:

– Где мы?

Получилось почти беззвучно, но его все-таки услышали.

– На острове! На острове! – радостно затараторили друзья. Звуки голосов колоколом раздавались в звенящей голове, и Глеб поморщился:

– Потише… Где волки?… Как мы здесь?… Не помню…

– Ты добежал. Добежал до реки, – возбужденно зашептал кто-то, Пистолетец или Сашок – мутант не разобрал, в голове продолжало звенеть, а глаза он снова закрыл. – Ты всех нас спас! Волки не отставали… Даже когда ты в реку прыгнул, какие-то следом бросились. Только они плавают плохо… Мы их руками-ногами по головам – бац! бац! – они и отстали. Нас течением понесло, там стремнина сразу… Ты тонуть начал. Пистолетец тоже…

– Я не вивонат, я роговил, что плавать не умею, – забубнил другой голос, и стало ясно, что основная тирада принадлежала Сашку. Он же и продолжил:

– Я думал – все, от волков спаслись, так река нас слопает. Я вас обоих тащу, но чую – никак… Сам уже воды нахлебался, под воду ушел и не всплыть – сил не осталось… И тут ногой о песок задел! Оттолкнулся от дна, вынырнул, вас подтянул…

– А тут и я ногой дно нащупал! – подхватил Пистолетец. – Я повыше его все-таки. Стал Шаска тянуть – второй-то рукой, без пальцев, за тебя не ухтавиться никак…

– Он меня тащил, а я тебя! – засмеялся Сашок. – Так на остров и выбрались. Стремнина не широкой оказалась, дальше мелко было.

Друзья говорили что-то еще, но Глеб их больше не слушал. Понял главное – сейчас им ничего не угрожает – и снова расслабился, позволил сознанию скрыться в уютной дреме, которая быстро перешла в крепкий, похожий на забытье сон.

На сей раз он проснулся уже в густом ночном сумраке, от рези в переполненном мочевом пузыре. Рядом, тесно прижавшись к его боку, сопел Пистолетец. Ночной воздух откровенно бодрил, сказывалась близость реки, и тепло от большого тела мохнатого друга явно пришлось лузянину по душе. Впрочем, и сам он, пусть несколько меньше, тоже делился собственным теплом. Это стало тем более очевидно, когда Глеб, превозмогая боль, казалось, сразу во всех мышцах, поднялся на ноги и невольно зябко поежился. Он «включил» «ночное зрение» и огляделся в поисках Сашка. Паренька нигде не было видно. Правда, бóльшую часть острова скрывал ивовый кустарник, так что беспокоиться раньше времени мутант не стал.

Глеб, с трудом переставляя скованные болью ноги – почему-то босые, сапоги куда-то подевались, – проковылял в сторону, справил неотложное дело и уже потащился назад, как услышал со стороны ближайших кустов странные звуки. Сначала ему подумалось, что это стучит клювом почему-то твердому птица. Но когда мутант добрел до кустарника и раздвинул ветки, увидел там скрюченного, обнявшего колени Сашка. Стучала вовсе не птица, это клацали зубы юноши.

– Да ты же замерз совсем! – ахнул Глеб. – Чего к нам-то не идешь, чудила? Вместе-то всяко теплей!

– Я д-думал к-костер развести… – трясясь в ознобе, выдавил парень. – Н-но с-сначала к-кремень с-сырой был, а п-потом т-темно с-стало…

– Вот уж ты точно чудила! – начал сердиться мутант. – Я спрашиваю, почему ты к нам не пришел? Втроем-то теплей, неужели не ясно? Вставай, пошли!

– Нет! – враз перестал дрожать и клацать зубами Сашок. – Ты лучше найди мне дров для костра, ты же видишь в темноте.

– Сейчас я вижу перед собой идиота. Дрова я тебе искать не собираюсь – я сюда-то еле дошел, да мне сейчас и щепки не поднять, болит все… И вообще, какого лешего я вокруг тебя плясать должен? Ты что, особенный? Пошли со мной без разговоров! Или брезгуешь с нами лечь рядом?

– Я не брезгую, нет, – голос юноши задрожал, словно он собирался заплакать. – Просто… ну… может, это вы брезгуете со мной… думаете, что я заразный… Зачем я буду?… Лучше один…

– Нет, ты точно кретин! – скрипнул зубами Глеб. – Мы с тобой сколько уже? Ты много раз видел, чтобы кто-то из нас тебя сторонился? Зато сам ты дергаешься от каждого нашего прикосновения! Даже слово с меня дурацкое взял… Ты прямо как девочка избалованная, принцесса на горошине! А я еще, дурень, пожалел тебя, не стал прогонять… Короче так: или ты идешь сейчас со мной и спишь вместе с нами, или, как только дойдем до ближайшей деревни, отдаю тебя на постой местным. Я не шучу, это мое последнее слово.

Мутант развернулся и поковылял к Пистолетцу. Лег – и лузянин тут же прижался к нему, словно котенок к мамке. Даже зачмокал во сне от удовольствия. Вскоре послышались и шаги юного «отщепенца». Парень брел, тихонечко всхлипывая. Подошел, опустился на землю. Через какое-то время придвинулся ближе, неуверенно прижался к боку мутанта… Правда, лежал он отвернувшись и прижался спиной, но хоть что-то.

Глеб задумался. Вспомнил, как только что сорвался на парне и внезапно разозлился. Не на него – на себя. В конце-то концов, что он знает о Сашке, об этом, по сути, совсем еще мальчишке? Как он рос, в каких условиях, что ему довелось пережить, перенести – какие трудности, боль, мерзости?… От хорошей жизни не побежишь, сломя голову, неведомо куда – возможно, вообще в самое пекло! Может, он натерпелся такого, что самому Глебу не привидится и в самом жутком кошмаре! Потому и прикосновения людей для него столь невыносимы, что невольно напоминают другие – отвратительные, липкие, похотливые… Или такие, что причиняют одну лишь боль – побоями, садистскими изуверствами?… Что он, мохнатый самоуверенный придурок, может об этом знать? Да ничего! Он и о себе-то ничего не знает, а туда же – лезет с нравоучениями, угрожает, шантажирует… Тьфу, до чего же противно! Взять бы да и вырвать свой поганый язык. Дров ему трудно было собрать! Надо же, устал, бедненький-несчастненький, ручки-ножки у него болят!.. Парня принцессой на горошине обозвал, а сам-то? Принц недоделанный! Обезьяна безмозглая!