Энди Фокстейл - Компиляция. Введение в патологическую антропологию

Куда я, собственно говоря, еду? Чего ищу? Чего я, блядь, еще не видел в этом чертовом мире, скроенном и растиражированном по кривобокому лекалу бесталанного портняжки? Один год похож на другой. В каждом городе — обязательная ратушная площадь. И не важно, что где-то стоит натуральная готическая башня с идиотскими часами и хриплым надтреснутым колокольным перезвоном, доводящим до неконтролируемого метеоризма, когда стрелки замыкают очередной круг, а где-то — лишь ее постмодернистская стилизация, а то и вовсе — пучеглазый хайтековский выродок, устрашающий своим видом любого, кто бы на него не поглядел, но в то же время неизлечимо страшащийся себя самого. Внутри каждого из этих строений обитают невероятно похожие друг на друга пидоры. У них — одно лицо на всех. У них — одинаковые галстуки, одинаковые авторучки, одинаковые синтетические жены с одинаковыми прическами и штампованными рекламными улыбками, одинаковые толстощекие ребятишки, с малолетства обучающиеся премудростям управленческой педерастии и одна на всех безотказная тренированная жопа. Под покровом ночной темноты каждого из них посещает один на всех Повелитель. Темный Владыка. Князь Мира Сего. Прообраз и прародитель всех гомосеков земных. Он пользует их своими козлинными чреслами, научая зловонному искусству властвовать. Пидоры учатся прилежно, ежедневно закрепляя полученные знания на практике.

Каждая война похожа на любую другую. Меняется оружие, меняется фасон обмундирования, меняется география, но ни черта кроме.

Любая вновь прочитанная книга оставляет тошнотное чувство читанной прежде.

Любая вновь услышанная мелодия напоминает уже слышанную.

Каждый новый кровавый маньяк всего лишь идет по стопам бытовавших до него.

Оно и понятно: вся музыка человечества — это только семь нот. Жизнь, которую мы все проживаем — это всего лишь пять притупленных ощущений.

Так, все же, на хуя?! Единственное, чем можно оправдать и тысячу прожитых лет, и тысячу прочитанных книг и десяток тысяч оприходованных тобой человеческих особей — это тщетный поиск новизны. Поиск чего-то такого, чего не случалось до этого не только с тобой, а вообще — ни с кем. Убедительное обоснование? Ага, как же.

Еще раз спрошу: на хуя?! Боюсь, ответа мне не услышать… И ты вряд ли ответишь себе: а) в выкарабкавшемся из воздушного провала авиалайнере б) в скором поезде, вновь набирающем ход (пьяного мудака уже скрутила и препроводила, куда следует, дорожная полиция) в) в пересравшем не менее твоего автомобиле, мигающем ни кого не интересующими огнями аварийной сигнализации на краю Большого Каньона.

Никто никогда никому не расскажет о том, о чем этот кто-то уже не слышал. Никто никого не покроет так, как никто никого никогда не покрывал. Никто никогда не увидит вещи, которую кто-то уже не увидел. И в этом — самое неумолимое, самое жестокое и самое извечное предопределение. Оно же — самое истинное. Единственно истинное.

Невозможно увидеть ничего нового… Зато всегда можно найти свою уникальную точку обзора. Или обстрела. Предопределением, по благословенному обычаю, не досмотренную.

Точная дата возникновения сообщества городских стрелков не известна.

Серьезные исследователи склонны считать смутные слухи и домыслы, а так же рассказы случайных свидетелей, касающиеся всегда неожиданных и по большей части крайне резонансных акций этой таинственной транснациональной корпорации охотников на людей феноменом городского фольклора. Тем не менее, при всем их, на первый взгляд, безоговорочном скепсисе, каждый из них хоть однажды пытался представить себе, какие цели преследовала бы эта организация, если бы она на самом деле существовала. Какова была бы ее иерархия, каким бы образом вступали в нее новые участники и какими вообще качествами должен был бы обладать претендент, чтобы стать городским стрелком. Иные предполагали в них чудовищ, начисто лишенных морали, хоть сколько-нибудь близкой к человеческой. Другие, основываясь на анализе личностей жертв, предположительно умерщвленных городскими стрелками, видели в них чуть ли не Ангелов Возмездия, чистильщиков общества, выполняющих грязную, неблагодарную, но все же благородную работу. Так уж сложилось исторически, что поголовно все, падшие от пуль неуловимых убийц, оказывались при ближайшем рассмотрении изрядными ублюдками. Вот, к примеру, парочка наглядных иллюстраций:

1. Большой Джим Колозимо — фактический основатель Чикагского преступного синдиката. Содержатель гигантской подпольной сети игорных заведений, вымогатель и торговец блядьми. Был убит 11-го мая 1920 г. в одном из чикагских кафе. Следствие подозревало в этом убийстве многих именитых гангстеров, в последствии унаследовавших его империю, но виновность ни одного из них не была доказана. Более того, сам факт смерти Большого Джима так напугал и обескуражил чикагский преступный мир, что на протяжении почти полутора месяцев городской полиции попросту нечего было делать. Большой Джим был убит единственным точным выстрелом. Горячий кусочек свинца прилетел откуда-то извне, вошел аккурат под левую лопатку и застрял между третьим и четвертым передними ребрами.

Колозимо заходит в кафе. Там его ожидают Лис Торрио и Аль Капоне. Колозимо машет им рукой. Торрио и Капоне встают ему навстречу. Колозимо падает. Торрио и Капоне остаются стоять с округлившимися от недоуменного ужаса глазами и с застрявшими в глотках приветствиями. «Эй, Большой Джим, как ты, старина?»… — Хуево.

2. 29 марта 1977 г. Чаки Николлети, еще один славный чикагский парень, сидит в своей машине. На переднем сидении. Его водитель вышел за пончиками. Чаки 61 год. Возраст весьма почтенный для людей его профессии. Чаки уверен, что если уж он дожил до него, то будет жить если не вечно, то еще очень и очень долго. Сейчас он почему-то вспоминает своего папашу, первого из долгой череды тех, кого Чаки отправил в путешествие с билетом в один конец. Убийство старика сошло ему тогда с рук. Чаки убедил присяжных, что папаша был конченным педофилом и что если бы он не пристрелил засранца, то его собственная задница была бы всеобязательно исполосована неуемным папашиным кожаным ножом. Да чушь собачья, ухмыляется Чаки. Отец, конечно, ангелом не был, но гомосячьи наклонности — это не про него. Обычный итало-американский пропойца, полоумный нищеброд… Кому нужен такой предок? Уж точно не Чаки. Он как раз поймал свою волну. Познакомился с отчаянными ребятами. Они уже успели заработать пару своих первых баксов, пока по мелочи, всего лишь уличные ограбления таких же опускающихся итальяшек, как и его отец, но то ли еще будет. У Чаки уже есть волына. Он прячет ее под половицей в своей комнате. Пора бы испытать ее в настоящем деле. Не на папаше ли? Можно и на нем. Однако, если задуматься, лучше оставить ее для другого случая. У папаши есть зарегистрированный чин по чину дробовик. Только вчера он его почистил и зарядил. Дробь крупная, такой и медведя можно защекотать до смерти.