Владимир Ралдугин - Викториум

Приветствовал нас сам падишах Абдул-Хамид II. Одетый в темно-синий мундир, по-восточному богато украшенный золотым шитьем. На голове красная феска, также богато расшитая золотом. Кисточка ее и вовсе была отлита из этого благородного металла. Через плечо переброшена шелковая перевязь, к которой крепится сабля, сверкающая от обилия драгоценных камней.

Его окружали многочисленные генералы и дипломатические чиновники. Все, как один, с длинными, густо намасленными бородами. Одеты они были подобно правителю в роскошные мундиры или же черные костюмы с котелками и цилиндрами. В глазах некоторых даже поблескивали монокли, как у самого падишаха.

И ни единого представителя местного духовенства. Да и просто человека в традиционной левантийской одежде не увидеть. Со слов князя Амилахвари я знал, что ее тут носят только те, кто открыто показывают свое неприятие изменений и европеизации. Из тех, конечно, чье мнение и демонстративное поведение хоть на что-то влияло. Остальные же представители левантийской элиты ограничивались одной только красной феской с золотистой кисточкой.

Оркестр заиграл несколько тише. Началась длительная церемония обмена любезностями. Вручение верительных грамот посольства. Передача даров от русского императора падишаху — и наоборот.

Специально для Абдул-Хамида по сходням провели самого требовательного пассажира «Императора Александра». Белоснежного ахалтекинского жеребца. С ним намучились не только сопровождающие его конюхи, но и матросы. Красавец занял самый большой отсек в трюме и его ежедневно выводили на палубу, чтобы не застоялся. Сейчас ахалтекинца взнуздали золоченой уздечкой. А на спину водрузили красное седло и затейливо украшенную попону.

Падишах долго восхищался статью и красотой коня. Гладил его по белой шее, называя ее лебединой. Говорил, что велит запороть насмерть своих конезаводчиков, потому что в его конюшнях нет ни одного жеребца, достойного стоять рядом с таких красавцем. Зиновьев принялся заступаться за них, рассказывая о достоинствах арабских лошадей. Благодаря заступничеству посла конезаводчики были спасены.

Переходили из рук в руки шкатулки с драгоценностями. Богато украшенные нож и сабли. Длинноствольные ружья. Падишах восхищался образцами русского оружия. Правда, уже не обещал запороть насмерть своих оружейников. Наоборот, он показывал Зиновьеву пистолеты и винтовки левантийского производства. И дарил их от своего имени нашему самодержцу. Правда, мне с моего места было видно, что все это образцы европейского оружия, только украшенные узором и золочением с левантийской пышностью.

Вся эта процедура длилась невыносимо долго. С обыкновенной на востоке многословной велеречивостью и неспешностью. А стоять на жаре было тяжело. На мундире моем давно уже проявились темные пятна пота. Я переминался с ноги на ногу. Но спина уже начинала невыносимо болеть. А от хоть и приглушенно играющего оркестра стала раскалываться голова. Пару раз я позволил себе снять фуражку. Провел носовым платком по лбу и внутреннему ободу фуражки. Но все равно она была неприятно влажной.

Когда падишах перешел к описанию достоинств коней, целый табун которых он подарил казачьему конвою посольства, я принялся вертеть головой. В глазах рябило от золотого шитья сопровождающих Абдул-Хамида генералов и дипломатов. Наверное, поэтому взгляд мой и остановился на стоящей за оцеплением открытой повозке. В ней сидели три человека. Лиц, конечно, с того расстояния, что разделяло нас, было не разглядеть. Однако двое одевались вполне европейски — в коричневые костюмы. На коленях у обоих лежали шляпы. Третий носил традиционный костюм, перетянутый красным кушаком, и с черным платком на голове. Как объяснил мне вполголоса князь Амилахвари, назывался он куфия.

Именно князь, к слову, переводил мне бегло все, что говорили посол и падишах. Разговор ведь они вели на турецком языке, который считался языком придворного общения в султанате. Все минимально интеллигентные люди предпочитали изъясняться именно на нем. Это тоже рассказал мне князь Амилахвари.

Я обратил его внимание на людей в открытом экипаже. Князь недолго глядел на них. Быстро отвел взгляд. Я последовал его примеру. Теперь мы оба снова смотрели на падишаха. Абдул-Хамид как раз держал в руках массивную британскую винтовку Метфорда, ложе которой было украшено затейливой резьбой, а приклад сверкал драгоценными камнями.

— Как вы думаете, Аркадий, — мы обращались друг к другу по именам, но на вы, — один из них Лоуренс?

— Скорее всего, — кивнул князь. — Приехал поглядеть на нас.

Джеймс Браун понял, для чего Лоуренс выбрал коляску с высокими колесами. С нее было очень удобно наблюдать поверх голов. За оцеплением, окружившим падишаха со свитой и русское посольство, собралась толпа зевак. Все они тянулись, пытаясь хоть что-то разглядеть, но видели, скорее всего, спины или затылки таких зевак. А вот у англичан были, можно сказать, лучшие места на этом спектакле.

— Начнем урок, Браун, — наставительным тоном произнес Лоуренс, — кого вы считаете самыми опасными среди русских?

— Вряд ли самого опасного удастся разглядеть с такого расстояния, — не раздумывая ни секунды, ответил Браун. — Они на виду держаться не будут.

— Неплохо, — кивнул Лоуренс. — Но это получается камень в мой огород. Я-то подставился, не так ли?

— И я не понимаю для чего, — буркнул шериф Али. — Мы торчим в городе уже больше недели. Ты уже забыл, когда носил бурнус и куфию, а не пиджак и шляпу.

— Мне надо было увидеть наших врагов, — улыбнулся ему Лоуренс. — И показать им себя. Пускай знают, что мы за ними следим. С самого начала.

— Они будут наготове, — заметил Браун.

— Безусловно, — улыбка Лоуренса стала еще шире и лучезарней. — Это будет давить им на нервы. Они начнут дергаться — и допустят ошибку. А я ей воспользуюсь.

— Тактика змеи. — Шериф Али произнес эти слова с уважением. — Но у тебя будет только один удар. Если змея промахивается, ей отрубают голову.

— Я пока еще ни разу не промахнулся. Браун, сегодня мы покидаем Константинополь. Шериф Али поможет вам с одеждой, походящей для местности, куда мы отправимся.

Черноволосый спутник и друг Лоуренса просиял при этих словах. Он мало говорил, но лицо его временами было красноречивее всяких слов.

— Мы вот так бросим русских? — удивился Браун.

— Сейчас им будет, чем заняться, Браун, — Лоуренс пребывал в великолепном настроении. — О, Браун, русские первые две недели будут очень заняты. Левантийское гостеприимство воистину не знает границ. Нам хватит этого времени для того, чтобы основательно подготовиться к действиям против русских.