Владимир Ралдугин - Викториум

Посол, конечно же, делил слона с самим падишахом и еще двумя его ближайшими сановниками.

— Седобородый — это великий визирь султана Мехмед Камиль-паша, — объяснял мне князь Амилахвари, указывая на людей, сидящих рядом с падишахом. — Англофил и сторонник сближения с Европейской коалицией. Военный атташе и посол КЕС у него днюют и ночуют. Тот, что в броне и форме, Зубейр Аббас-ага — предводитель янычар. Верен падишаху как собака. Абдул-Хамид поднял его, что называется, из грязи в князи. А вот тот, что носит маршальский мундир с уймой орденов, тот самый Осман Нури-паша. Его корпус в Плевне сидел. Он теперь военный министр султаната. Османа-пашу многие считают нашим врагом, после войны это вроде бы очевидно, но он слишком стар. И новой войны не хочет. Осман-паша хочет дожить свой долгий век в мире и спокойствии. Именно поэтому, как бы то ни было, он наш главный союзник. К нему первому и пойдет Зиновьев, я в этом уверен. Тем более, что Осман-паша лютый враг Аббаса-аги. А ага янычар как раз стоит за войну. И стремится сам занять место Османа-паши.

От всех объяснений князя у меня закружилась голова. А может быть, это из-за жары. Я снял фуражку — все равно никто не смотрит. В очередной раз вытер голову промокшим уже от пота платком.

— Никита, тут есть специальные чаши с водой, — сказал мне князь. — Умойтесь.

Чаши эти, весьма вместительные, оказались накрепко закреплены на платформе, чтобы не перевернуться от мерной поступи слона. Я с удовольствием окунул в одну такую руки, стараясь по возможности не замочить рукава кителя. Несколько раз умылся. Рядом с чашей лежали несколько полотенец. Я вытер лицо. Надо сказать, мне стало намного легче.

— Тяжко вам тут придется, Никита, — покачал головой Амилахвари. — Вы ведь питерский обыватель, к такой жаре не привыкли. То ли дело я или вот господа донские казаки. Жара нам привычна.

— У нас так жарко, конечно, бывает, — кивнул есаул с лихими усами, — но не так душит. Здесь словно воздуха нет совсем. Дышим чистым жаром, будто в пекле.

Мы проезжали мимо мрачного вида крепости. Князь Амилахвари указал нам на нее.

— Это знаменитый Едикуле, — поведал он нам с казачьими офицерами, — Семибашенный замок. Всех послов иностранных государств провозят мимо него. В назидание. В Едикуле сидели и Петр Толстой, и Яков Булгаков. Надеюсь, что мы не разделим их судьбу.

— Уж лучше так, чем быть разорванным толпой, — заметил молодой сотник с интеллигентным лицом.

Мрачная крепость Едикуле проплыла мимо нас. Если верблюды — это корабли пустыни, то слонов можно сравнить с большими пароходами. Тем более что периодически они оглашали округу трубными звуками, точь-в-точь, как самые настоящие пароходы.

Мы поднялись в один из дворцов падишаха. В его дворе слоны преклонили колени, чтобы мы смогли спуститься с их спин. Здесь нас снова окружили янычары. Они, как один, отдали честь падишаху. Тот ответил им таким же воинским салютом. Дело было ближе к вечеру — и каждый третий янычар держал в руках горящий факел. Несмотря на то, что территория парка отлично освещалась разноцветными газовыми фонарями.

Столы с яствами были расставлены прямо во дворе. Слуги в черных ливреях на европейский манер рассадили нас за столами. Я с казачьими офицерами оказался достаточно далеко от падишаха и посла. А вот князь, благодаря своему высокому титулу, сидел буквально за соседним столом. Его соседями были полковник Медокур и несколько высоких сановников, включая Аббаса-агу. Предводитель янычар за столом расстался с серебряной маской, закрывающей лицо.

Он оказался довольно молод. И черты лица его говорили, скорее, о восточнославянском происхождении. Хотя, если вспомнить, кто такие янычары, это неудивительно.

Пиршество было длительным. С несколькими переменами блюд. Уже к третьей мы с офицерами щипали еду только для вида. Животы наши были набиты так плотно, что хотелось ремни распустить. Мы, в общем-то, так и сделали, когда увидели, что падишах первым подал пример своим подданным. Он откинулся на подушки, которыми был завален его трон, распустил широкий кушак. Также стали поступать и его ближайшие сановники. Не отстали от них и мы. Сразу стало намного легче.

Мы с казачьими офицерами откинулись на подушки. Теперь даже из вежливости не прикасались к еде. На нее и смотреть уже не хотелось. Только потягивали лимонад и соки, которых на столе стояло достаточно. А вот спиртного не было вообще. Надо сказать, многие за другими столами предпочитали пить вообще холодную воду со льдом.

Кофе и сладости принесли уже сильно за полночь. Я не позавидовал Зиновьеву. Тому приходилось все это время вести дипломатические беседы с падишахом и его сановниками. Беседовал, насколько я мог видеть со своего места, и князь Амилахвари. Особенно он уделял внимание Аббасу-аге. Янычар был с ним вежлив, несмотря на то, что князь говорил о нем.

Восток заалел, когда пир наконец закончился. Гости падишаха поднялись из-за столов — и снова вернулись к слонам. Во дворце остались только самые приближенные правителя Левантийского султаната.

Абдул-Хамид долго и сердечно прощался с Зиновьевым. Пригласил посла на соколиную охоту, приуроченную к приезду посольства. После долгих проводов мы наконец снова взобрались на слонов. Отправились в недолгий путь до здания посольства.

Поселили нас в белом доме, окруженном высокой оградой с коваными решетками. Оборонять такой достаточно удобно. Никакая толпа фанатиков, если их, конечно, будет не несколько тысяч, не сможет перебраться через нее под ружейным огнем. А как сказал мне князь Амилахвари, мы привезли с собой еще и три новеньких пулемета «Гочкисс». Вроде бы имелись и гранаты. Так что теперь нападение нам было не то чтобы совсем уж не страшно, но шансы отбиться намного выше.

Собственно, больше я ничего и не запомнил в тот день. Разве что крики живых и механических муэдзинов, призывающих мусульман к первой за день молитве. Я добрался до постели в выделенной мне комнате. Едва нашел в себе силы раздеться, прежде чем повалиться на нее. И уснул сном праведника.

Ауда бан Харб аль-Або Сеид аль-Мазро аль-Тамаме ибу Тайи, которого для краткости называли просто Ауда абу Тайи, был самым настоящим арабским вождем. Вот такими представляли себе арабских шейхов в Европе. Худой, даже какой-то поджарый, словно гончая. Загорелый почти до черноты. С продубленной ветрами и песком кожей, больше похожей на кору столетнего дуба. Ауда был еще не стар, однако борода его отливала сединой, как и волосы, выбивающиеся из-под черного платка-куфии. Ауда был человек весьма эмоциональный. Каждое слово свое он сопровождал яркой жестикуляцией.

Лоуренс, шериф Али и Браун сидели в роскошном шатре Ауды. Стойки шатра поскрипывали под ветром. Стенки раздувались, подобно черным парусам пиратского корабля. Правда, одного взгляда на Ауду хватало, чтобы понять, перед тобой самый настоящий пират. Разбойник пустыни.