Максим Бояринов - Год ворона, книга первая

Девчонка, по-прежнему скорчившаяся, не отрываясь смотрит на меня. Взгляд при этом у нее какой-то странный. Не в глаза или сквозь меня, а почему-то на ту область, что аккурат ниже пупка. Блииин! До меня окончательно доходит, в каком я виде… Я же как лежал, в одних часах, так и ринулся в бой.

Сдавленно матерюсь и, покраснев чуть не до пяток, кидаюсь в комнату, где молниеносно, будто спичка уже начала догорать, сгребаю разбросанное шмотье.

Одевшись, возвращаюсь, по пути закрываю входную дверь. Отмечаю, что замок не выбит, значит открыли изнутри, добровольно. Мила стоит над умывальником, уставившись в зеркало чистит зубы. Почему зубы? Зачем зубы? Непонятно. Но чистит очень старательно, даже слишком. Как бы до десен не разодрала. Одета точь-в-точь как вчера: рваные джинсы, сиреневая футболка. Из-под сползшей футболки вылезает бретелька лифчика. И нафиг он ей? При ее комплекции — как рыбе зонтик.

— Ты этого, — киваю в сторону входной двери, — знаешь?

Девчонка мотает головой. Ручка щетки торчит изо рта уродским чупа-чупсом. Капельки пасты застывают на стекле белыми крошками.

— Понятно… — приваливаюсь к косяку, — А как он тогда сюда попал?

Мила вытаскивает щетку изо рта, споласкивает под струйкой из крана, со второй попытки ставит предмет личной гигиены в стаканчик у зеркала. Руки у нее ощутимо дрожат. Поворачивается ко мне. Уголок рта выпачкан пастой.

— Ну после того, как мы… как я… ну в общем, как ты заснул, я оделась и посуду мыть на кухню пошла. Позвонили в дверь. Спрашиваю «Кто?», говорят, что соседи снизу, что я их залила… Дверь открываю, а этот сразу меня в ванную поволок…

Машинально отмечаю «после того, как как мы», «оделась», и переход на «ты». А самое главное — «как ты заснул», а не, скажем, «пошел спать». Вот ведь попал ты, Виктор Сергеевич, обеими ногами в маргарин! Точнее как второй снаряд в одну и ту же воронку. Или как бледнолицый брат, два раза наступивший на те же грабли.

И это уже, друг мой Витя, не просто пипец, а пипец полный, окончательный и бесповоротный. Ведь если повторно привлекут за совращение, то даже учитывая местные, достаточно демократичные тарифы статей УК, откупиться от срока встанет в такую сумму, что таких халабуд как моя квартирка, нужно будет пару десятков продать…

Хотя до обвинения мне, судя по ситуации, как до Китая раком. В первую очередь потому, что его должны предъявить. Кроме Милы сделать это некому, а она вроде как не рвется звонить сто два и строчить на меня заяву. Ладно, мандражировать и грызть себя потом буду. В зале суда. Если он состоится. А сейчас самое время кой-чего уточнить. В рамках, так сказать, оперативного дознания.

— Веревка из твоего хозяйства? — спрашиваю, глядя на петлю, болтающуюся под потолком.

— Нет, — машет головой. — У нас на балконе для белья планки специальные. Папа сделал… — Губа у девчонки начинает дрожать.

Мля, мне вот для полного счастья только слез с истерикой не хватало!

— Скотч тоже не ваш?

— Может где и был, но я не видела никогда.

— Ясно… — протягиваю задумчиво. Внимательно смотрю на Милу. — Ты можешь сказать, что вся эта херь значит?

Девчонка пожимает плечами, хлопает непонимающе глазами.

— Ну я даже не знаю… Может, про папу узнали, хотели ограбить.

Трясу головой:

— Нихрена это, дорогая моя, не грабитель!

Блин, зря я ее своей дорогой назвал! Уши девчонки вспыхнули. Мда уж, факт совращения, хоть и по обоюдному, похоже, согласию, к ворожке не ходи, состоялся. Правда, нужно еще выяснить, кто кого совратил. Но это потом. Продолжаю.

— На ограбление не тянет. Любой местный уркач тебя или ножом бы пырнул, или просто в ванной закрыл… — Проглатываю так и норовящее выскользнуть «при этом не забыв изнасиловать». Учитывая нынешние обстоятельства, лучше этого не касаться, тема очень уж скользкая. — Ну вот, закрыл бы тебя в ванной и спокойно хату обнёс. А тут такие сложности. Нахрена, спрашивается?

— И что? — Мила, похоже, так и не поняла, к чему я веду.

— А то, что самоубийство он хотел инсценировать. Типа, мол, ты от нервного потрясения выпила коньяку, — бросаю короткий взгляд на кухню. Следов наших поминок нет, но в мусорном ведре обязательно нашлась бы пустая бутылка. А то и косяк недокуренный. — Или травы дунула со всей рабоче-крестьянской ненавистью. И завесилась.

До девчонки доходит, и она начинает мелко подрагивать, уже всем телом. Глаза уже по пять рублей стали, куда там копейкам. Нормальные отходняки после шока, средство лечения — стандартное. На секунду оставляю одну, метнувшись на кухню за емкостью. Кое-как вливаю в Милу полстакана воды. Зубы цокают по стеклу…

Сделав пару судорожных глотков, девчонка немного успокаивается и садится на край ванны.

— Зачем? Ну зачем?…

Не уточняю. И так понятно, что ей охота до зарезу узнать, за что же её, такую хорошую и невинную, то есть тьфу ты, невиновную, собрались на трубу прицепить, чтобы ногами подрыгала…

— Да черт его знает, — пожимаю плечами, морщусь, задев вывернутый с мясом дверной навес. — Грабителю такие сложности и в дупу не тарахтели. Лишний головняк и геморрой. Но вот если представить, что это был не грабитель, а исполнитель…

— Исполнитель?

Блин, девочка, ты в каком танке сидела, за ногу тебя, да об стену?! Задавливаю ненужную совершенно злость и разъясняю:

— Это значит, что он сюда пришел не грабить, а специально чтобы тебя убить. За деньги там, по приказу или еще зачем.

Конечно, с одной стороны не стоит так рубить сплеча и нагонять еще больше страху… Но с другой я хочу, чтобы она сейчас не рванула черт-те куда, а сидела дома, тихо, как мышь, пока я обмозгую все случившееся. Хотя, с другой стороны, как раз сейчас, запуганная до полусмерти, она и может окончательно слететь с катушек. Впрочем, что сказано, то сказано.

Мила таращит на меня карие чайные блюдца:

— А зачем меня убивать?

— Мне-то откуда знать? Может, за наследство, может, месть или еще что. На квартиру вашу никто из родни не метил?

Девчонка отмахивается:

— Да нет же! У нас всех родственников — я же говорила, тетка под Брянском где-то. И она старенькая уже.

Так. Значит родственные связи отпадают Но вот что смерть Сербина и нападение между собой крепко связаны, зуб даю! Я же бывший розыскник, а не хвост собачий. В чем же дело? Шпионаж в пользу танзанийской разведки?

— Этот тебя про что-нибудь спрашивал? Про документы, карты какие или вообще?

— Нет, нет. Он, как я дверь открыла, ни слова не сказал. Сопел только и ругался…

У меня, конечно, в мозгах живет та еще профессиональная деформация личности, и на происходящее я смотрю с колокольни бывшей своей конторы. А с той колокольни, «откуда люди кажутся такими мааленькими, как миши, нет, пардон, крисы», все происходящее четко квалифицируется как классическое экстренное пресечение утечки информации. И нифига не ДСП [19] ДСП — уровень доступа к документам «для служебного пользования» -шной, а гораздо более секретной и опасной. Смерть, а скорее всего, гибель Сербина, проваленная ликвидация его дочери, такие события я по долгу, ети ее мать, бывшей службы просто обязан был увязывать в одну цепь с целью отработки версии. Вот и отработаем, за неимением лучшего.