Алексей Кацай - Ад

Пейзаж, действительно, был еще тот. Разрушенные стены, крыши, трубы, торчащие под немыслимыми углами, из которых что-то текло, клубилось и выбрасывало пар. Метров за двадцать на искореженной, поставленной торчком рельсе, болталось что-то липко-красное. Разинутые пасти выбитых окон всасывали в себя клочья дыма и от этого покашливали человеческими вскриками, воплями, бранными словами. Я вдруг понял, что ко мне внезапно вернулся слух. Но не понимание того, что происходит.

— Он не понимает, — в унисон моим мыслям неожиданно проскрежетала Гречаник и обратилась ко мне: — В городе произошло землетрясение. Вы в это время находились на химии, в машинном зале, где вас и ударило обломком железного марша по голове. Вскользь. Вы потеряли сознание и часа два лежали рядом с телом Паламаренка, где вас и нашли. В вашей руке был зажат пистолет. Вывод напрашивается сам собою.

— Пистолет? — по-прежнему ничего не понимал я, не обращая внимания на то, что Тамара настойчиво избегает называть меня по имени. — Подождите. Но у меня, кроме фотоаппарата, никакого другого оружия не было. Да и аппарат не мой: я его у Алексиевского взял.

И тут я увидел Д. Раконова, который, съежившись, прятался за спинами милиционеров.

— Во! — воскликнул я. — Михалыч, где твой фотоаппарат?

Тот смущенно пожал плечами, но ничего не ответил. Глазенки его были надежно спрятаны за тонированным стеклом очков.

Меня вдруг затошнило. Откинувшись спиной на кирпич, я хватанул ртом горячего воздуха, старательно двигая кадыком. Люди молча смотрели на меня, и мне на мгновение стало по-настоящему страшно. Однако же — землетрясение! Баллов, как я понимаю, не меньше чем на восемь. И где? В Центральной Украине! Чепуха какая-то. Мир перевернулся!.. В буквальном смысле. Нет! Врут они все: не может этого быть.

— Григорий Артемович, — скривился я в улыбке, вспомнив утренние, но такие далекие-далекие теперь соображения Шнеерзона, — вы с Алексиевским поговорите. Он вам на пальцах докажет, что землетрясение вы устроили. Вместе со своими приятелями. Может, тогда вы поймете, что я и смерть Паламаренка — вещи несовместимые.

Алексиевский начал оглядываться по сторонам, словно увидел там нечто весьма интересное, и одновременно бочком, бочком начал исчезать с поля зрения. Милиционеры и солдаты осуждающе загудели. Осуждение касалось меня.

Мельниченко стальным взглядом кинематографического героя уставился на такое себе ничтожество по имени Роман Волк:

— Поговорим, поговорим… Со всеми, с кем надо, разговаривать будем. А пока… Капитан, — обратился он к милиционеру с оторванным погоном, — я заметил, что заводоуправление почти не разрушено?

— Так точно, — даже подскочил тот.

— Найдите двух мужчин. Пусть возьмут подозреваемого, отведут в здание, поместят где-нибудь и охраняют. Как только свяжемся с городом, доставим его туда. Паламаренка тоже куда-нибудь отнесите. Нехорошо, когда человек просто под открытым небом лежит. Вещественное доказательство, — он потряс рукой, в которой до сих пор держал пакет с пистолетом, — я оставляю у себя. А его, — Мельниченко снова указал на меня, — немедленно под охрану!

— Есть! — только что искры не высек из виска ребром ладони капитан. — Кравчук, Кучма, а ну берите это тело и глаз с него не спускайте!

Ох и любит служивый люд депутата Мельниченка! Ох и любит! Уважает. А меня — нисколечко. Потому что так дернули, ставя на ноги, что голова пошла кругом, а по горлу снова поползла тошнота. Краем глаза я заметил, как Гречаник тронула Мельниченка за рукав пиджака:

— Григорий Артемович, ему сейчас врача надо. Не убежит он… Потому что, во-первых, некуда, а во-вторых, не такой он человек.

— Тамара… — зло и, странным образом, одновременно ласково улыбнулся Мельниченко, — …Митрофановна, я знаю, что вы — человек добрый, но сейчас и время не то, и других забот выше крыши. Потому не берите в голову: разберемся. Вы же меня знаете. Вы же понимаете, что нам с вами сейчас нужно о других людях позаботиться, раз уж мы в такой ад попали.

«А если б не попали?» — мелькнуло у меня. Железная леди сверкнула своими черными глазищами, минутку поколебалась и, выпрямившись, все-таки двинулась следом за депутатом. Алексиевский куда-то исчез. Милиционеры и солдаты растворились в руинах, и лишь двое из них, схватив «тело» под руки, потащили его по тому, что когда-то имело официальное наименование «проезжая часть».

Голова у меня раскалывалась. Кости разламывались. Ноги были ватными. А мир вокруг — нереальным. И вообще — все было плохо. Хотя я до конца не верил в то, что попал если не в эпицентр, то в зону землетрясения, какого украинская земля не знала уже, наверное, с миллион лет. Но трудный путь к заводоуправлению почти убедил меня в этом. Никакие диверсанты и террористы, даже целая их армия, не могла устроить такого бардака, который наблюдался вокруг.

Ощущалась не человеческая, а именно планетарная сила. И хотя человек давно уже считал себя таковой, но в этом было больше самого обычного гонора. Такой себе «хомо зазнайкус». Потому что все планетарные стихии всегда преследуют какую-то определенную цель. Слепой стихии не бывает. Как кто-то очень хорошо сказал: все катастрофы на свой зловещий лад делают добро. А человеку присуще на свой добрый лад обустраивать зло. По крайней мере, так было до этого времени. Может, когда-нибудь и что-нибудь изменится.

А в настоящее время я чуть замедлил шаги, обходя груду искореженной арматуры, и один из индивидуумов «человека разумного» так толкнул меня в спину, что я чуть было не упал.

— Полегче, ишак!

— Вот, сука, еще и возмущается! — послышалось сзади.

— Слушай, Вася, а давай ему башку проломим. Скажем потом, что кирпичина на голову упала. Кто там разбираться станет…

«А могут», — мрачно подумал я, поддавая хода и стараясь ковылять ровнее. К моему счастью, Василии эту тему не поддержал.

— Знаешь, Леня, — сказал он, — давай побыстрее этого хмыря где-нибудь закроем, ты посторожишь, а я в город мотнусь. Не могу, сердце разрывается: как там мои?

— А чего!.. Давно надо было так сделать. Сам же видел, сколько народа на заводе осталось. После толчков кто очухался — сразу слинял. Это нас с тобой черт попутал рядом с Мельниченком оказаться. — Леня сделал паузу. — Помнишь, как он того сержанта?..

— Злой мужик… Но и дисциплину кому-то надо поддерживать. Ведь в первые полчаса все словно с ума сошли.

— Сошли, сошли… Если бы все холостяками были, а то — семья у каждого. Да и бабонькам нашим в такую кашу попасть — не позавидуешь.

— А что там нового про город говорят, не слышал?

— Вот ты сейчас быстренько сгоняешь туда, а потом расскажешь. Скорее, курва, — это уже мне.

А я вдруг вспомнил, что всего пару суток назад меня с подачи толстяка Айка уже задерживала милиция. Правда, в качестве квартирного вора. Сейчас — как убийцу. Мой уголовный авторитет рос не по на дням, а по часам. Но это не вдохновляло… Правду сказала однажды Лялька, что у меня просто талант попадать в глупейшие ситуации. А другого таланта мне бог не дал. С чем она меня когда-то и поздравила.