Дмитрий Григорьев - Кровь, или 72 часа

— Тебе не будет там одиноко, — прошептал он, глядя на играющие в янтаре отблески костра. — Твоя мама будет ждать тебя.

Дерек утаил от своей малышки страшную весть, услышанную на рынке, где только и разговоров было, что о предстоящей казни.

— Сперва янтарную ведьму повесят, — судачили торговки. — Потом зароют на перекресте двух дорог да обязательно лицом вниз.

— Эх, узнать бы, где тот перекрест!

— Зачем тебе?!

— В первые дни там все духи будут собираться! Мне страсть как нужно узнать у моего покойного мужа, куда он свою мошну припрятал.

— Дура ты, Марта! Никто, кроме могильщиков, не может знать того места! А они под страхом смерти не скажут.

— Под страхом смерти не скажут, а под моими ласками скажут!

— Ласкай не ласкай — не скажут! Ты что, в церковь сегодня не ходила? Сожгут ее завтра, на городской площади!

«Народ уже, наверное, на площади собирается», — вздохнул Дерек, глядя на брезжащий рассвет…

Наступившее утро наполнило далекий город зеваками. Казнь янтарной ведьмы привлекла даже жителей самых отдаленных уголков Померании. К полудню городская площадь была забита до отказа. Среди сотен устремленных на ведьму взглядов был один, от которого веяло колдовской силой — чужой колдовской силой!

Сидония изучала площадь. Она угадывала во взглядах любопытство и нетерпение, жалость и презрение, трепет и преклонение, и только откуда-то со стороны свиты короля исходили флюиды чужой черной энергии. В окне одной из карет промелькнула тень заморской ворожеи. На коленях у нее сидел черноволосый мальчик. Чернявка придерживала его единственной рукой, не давая ему высунуться из окна. Несмотря на темный цвет кожи, лицо ребенка имело точеные германские черты. Его сверлящий безумный взгляд вобрал в себя всю ненависть своей матери.

В груди у Сидонии похолодело. Вот когда она по-настоящему испугалась. Но не близкая смерть была тому причиной. Будущее ее сестер было в великой опасности! Сестры Вуду уже прорастили бесовское семя на их земле, и недалек тот час, когда они оплетут своими корнями весь свет. Их взгляды встретились.

«Как ты выжила?! — прошептала черная ворожея. — Мое зелье должно было убить тебя! А если не убить, то навсегда запереть твою колдовскую силу! Как ты вернула свою силу и изуродовала меня?! Теперь уже никому не узнать твоего секрета! Так умри же вместе с ним!»

Источающие ненависть слова матери раззадорили мальчика. Он осклабился и утробно заурчал, пуская слюни.

Вдруг привязанная к столбу ведьма встрепенулась. Она посмотрела на восток. Ее взгляд просветлел и тут же наполнился непомерным горем. Крупная слеза скатилась по щеке. Сидония почувствовала, как давно утраченная колдовская сила возвращается к ней. Это означало лишь одно — та, что владела этой силой, стала слишком слаба, чтобы удержать ее в себе. Горечь скорой утраты наполнила сердце матери.

— Венди! — прошептала она.

Со стороны королевской свиты почти бежал герцог. На его лице играла довольная улыбка.

— Умри же в страданиях! — воскликнул он, подбегая к столбу.

Сидония посмотрела на него единственным глазом, и от улыбки герцога не осталось и следа. Уничтожающий взгляд ведьмы пригвоздил его к месту.

«Откуда в ее взгляде появилось столько силы?! Почему его не было в пыточной?!» — Мысли — это было единственное, что еще могло шевелиться в его теле.

Герцог как будто окаменел. Он был в полной власти взгляда ведьмы. Он не слышал нервного гомона зевак прямо за спиной. Он не видел, как толпа расступилась, пропуская раненого знахаря. Тот еле передвигал ноги. Его рука висела как плеть, с рукава капала кровь.

Глашатай закончил читать приговор, и Филипп Джулиус махнул перчаткой.

Сидония с удивлением посмотрела на королевского палача, который взял двуручный меч. Поглощенная герцогом, она пропустила ту часть приговора, где говорилось о снисхождении. Его величество Филипп Джулиус соблаговолил разрешить перед сожжением отрубить янтарной ведьме голову.

Свистнул, рассекая воздух, меч. Провернувшись несколько раз, голубое небо застыло и смотрело на Сидонию своим бездонным взглядом. Налетевший ветерок трепал ее волосы, ласкал ее лицо, убаюкивал и нашептывал, что сохранит ее силу, за которой прилетел. Когда ветер стих, уже не голубое небо, а небесно-голубые глаза мужа смотрели на нее. Пэйтр убрал смоляную прядь, упавшую ей на лицо, и в последний раз погладил ее кудри. Ниточки седины спрятались под всполохами алой крови, и она была еще моложе и прекрасней. Он целовал ее остывающие губы и шептал о том, как ее любит. Эликсир возмездия уже сводил мышцы лица и мешал говорить, но он видел, что она понимает его.

— Мы скоро увидимся! — успел произнести он, и его губы сковала судорога.

Стражники оттащили скорченного знахаря. Сидония смотрела ему вслед, безмолвно прощаясь. Ее угасающий взор рвался на волю, в те края, куда ветер унес ее силу, туда, где кружатся вихри колдовской энергии, ждущие своих новых повелительниц. Замершая в ужасе толпа, не дыша, смотрела на шевелившую губами ведьму. Из привязанного к столбу тела все еще извергались алые пульсирующие гейзеры, пытаясь достичь лежащую подле ног голову.

Герцог шевельнул рукой, потом другой. Взгляд Сидонии больше не сковывал его.

— Гнусная тварь! — прокричал он и бросил горящий факел в неумирающую ведьму.

До конца своих недолгих дней он будет сожалеть о том, что приказал оставить колдунье один глаз. Ее взгляд непрестанно жег его и днем и ночью. Он преследовал герцога повсюду, не отпуская ни на миг. Не спасало ни вино, ни веселящая трава черной ворожеи. Лишь шагнув в никуда с самой высокой башни своего замка, про ́ клятый герцог смог избавиться от него…

Не прошло и года после казни Сидонии, как войска германского императора вероломно напали на Померанию. Разбегаясь от немецкой конницы, крестьяне проклинали янтарную ведьму. Никто из них не сомневался в том, что это Венди околдовала Фердинанда Второго и натравила его на страну, казнившую ее мать…

Денис отнял руки от ушей. Стук копыт германской конницы стих. Он открыл глаза. Сквозь влажную пелену на него смотрел одетый во все красное палач в сдвинутом на затылок остроконечном колпаке. За спиной он держал пропитанный кровью мешок с отрубленной головой. В кровавый образ палача никак не вписывались тонкие очки и хитрая улыбка, спрятанная за белой бородой. Денис оглядел комнату. Стены были разукрашены к наступающему Рождеству. Горькая реальность вернула его в предбанник операционной.

«Я уже стала бояться зимних праздников!» — вспомнил он отчаянное признание Ники.