Дмитрий Тедеев - Сила меча

И тут же понял, что когда выйду из этого странного состояния, никто из моих друзей ничего не узнает об этом. Никто не поверит моему рассказу! Да и не будет никакого рассказа, никому ни о чём не стану я рассказывать! Зачем накликать на себя насмешки и жалость печальным фактом, что “мальчик совсем свихнулся”?

Ужаснувшись перспективе столь бесславного конца этого своего грандиозного успеха, я потянулся к сотворённому моей “божественной” волей неизвестному “чуду”… Потянулся, чтобы попытаться захватить с собой хотя бы кусочек, пылинку его и показать Любе и ребятам как доказательство того, что я что‑то могу.

И в этот момент, не выдержав запредельного напряжения, я чуть ослабил вой, связь с силой Космоса лопнула, и я “вывалился” из Пустоты. Туда, куда потянулся.

До сих пор не знаю, что это за мир. Всё‑таки не могу полностью поверить, что этот мир я же и создал, что “Творец” попал в плен собственного “Творения”. Может быть, этот мир существовал и без меня, а я просто перенёсся сюда, по–дурацки использовав (а как ещё полный дурак может хоть что‑нибудь использовать?) мимолётную власть над силами Вселенной. А может быть, мне всё это приснилось… А может, мне просто приснилась моя прошлая счастливая жизнь …

Не знаю, что же произошло на самом деле. Да и в конце концов, какая в сущности разница. Мир, в который я попал, оказался чужим и враждебным. В первые же минуты, проведённые в этом мире, меня… Впрочем, я, кажется, опять забегаю вперёд. Попробую рассказать по порядку.

Очнулся я в лесу. В ночном, освещённым лунным светом лесу. Свет Луны был вовсе не похож на тот волшебный, звенящий живым серебром Свет, который мне приснился когда‑то. Теперь это был мёртвый и холодный свет.

Сердце бешено колотилось где‑то возле горла и готово было вот–вот лопнуть, лёгкие жгло как огнём, с мучительными всхлипами я жадно тянул в себя воздух, в ушах всё ещё звучал чей‑то тоскливый вой…

Вой? Я до сих пор издаю вой? Нет, я сорвался, перестал выть. Но вой звучал – жалобный, тонкий и просящий. Потом этот вой перешёл в отчаянный визг, крик боли и ужаса, плач маленького и беспомощного существа.

Я рванулся на этот крик.

“Рванулся” – это, наверное, не совсем то слово. Я хотел рвануться, рванулся душой, но тело слушалось плохо, я задыхался, как будто после бешеной погони, ноги и руки были как будто налиты свинцом…

Еле волоча заплетающиеся ноги, я побежал, вернее – поплёлся на этот крик, безнадёжный крик о помощи…

Когда добежал туда, крик уже почти стих, из горла у щенка вырывался только какой‑то хрип. Щенок был привязан верёвкой к дереву, но он уже и так не смог бы убежать. Его лапы, а может быть – и позвоночник, были перебиты, но он всё ещё пытался двигаться, пытался ползти прочь от какого‑то согнутого старика, опирающегося на палку. Старик этот задумчиво рассматривал щенка, потом поднял голову и стал внимательно вглядываться в луну, как будто пытаясь увидеть там что‑то, чего раньше не было. А затем вновь опустил взгляд на щенка и неспешно замахнулся своей клюкой.

С отчаянным хриплым воплем я прыгнул, вернее упал вперёд. Но не успел… Тяжёлая дубина уже обрушилась на беспомощное тельце, когда я в падении сшиб деда с ног и покатился вместе с ним по земле. Встать сил у меня уже не было, и я на четвереньках подполз к щенку.

Щенок умирал. Это было ясно с первого взгляда. Он уже даже не хрипел, уже не пытался никуда ползти. Еле слышное прерывистое дыхание, слабое шевеление изломанного тела, смертельная мука в застывшем, отрешённом взгляде, слеза, медленно сползающая по щеке…

Я уже ничем не мог ему помочь. Мне оставалось только стоять перед ним на коленях и смотреть, как он умирает. Не знаю, зачем мне это было надо – стоять на коленях и смотреть на умирающего щенка. Но я не мог оторвать он него взгляда, не мог встать и уйти, оставив умирать одного. Не мог я и прервать его мучения, просто добив его. Хотя это, наверное, было бы лучшим, что можно сделать. Я не плакал. Во мне как будто что‑то сломалось, душа застыла, омертвела, слёз не было.

Неожиданно что‑то вышибло из меня дыхание, потушило свет в глазах, швырнуло на землю. Когда зрение вернулось ко мне (это, наверное, случилось почти сразу), я увидел деда, вновь заносящего надо мной свою дубину. Замахивался он деловито и неторопливо, уверенный в том, что сопротивляться я не смогу, на морщинистом лице его была злорадная торжествующая усмешка.

Я видел всё это, но не мог даже пошевелиться, крепко всё‑таки он оглушил меня первым ударом. В теле была разлита слабость, боли я не чувствовал, страха тоже почему‑то не было. Было какое‑то оцепенение, онемение и в теле, и в мыслях. Я ничего не сделал, ничего не попытался сделать, даже глаза не закрыл, просто продолжал тупо смотреть на деда, когда тот шагнул вперёд, со всего размаха нанося удар мне по голове. Прямо по голове. Со всего размаха, со всей силой. Тяжёлой длинной дубиной. Я не закрыл глаза, не попытался отвернуться и видел всё. Как будто в замедленной съёмке. Видел, как дед, нанося удар, запнулся ногой о торчащий из земли корень. Он удержался, хотя и с трудом, на ногах, но дубина вместо того, чтобы размозжить мой череп, лишь глухо шарахнула по земле рядом с головой.

А я равнодушно понял, что могу уже вроде бы двигаться, хотя тело и душа оставались слабыми и онемевшими. Как во сне я взялся одной рукой за щиколотку деда, а второй толкнул его в колено.

Дед тяжело, плашмя рухнул на землю. Но дубину не выронил. С огромным трудом я поднялся на ноги и, качнувшись, вновь чуть не упав, шагнул к деду, чтобы попытаться забрать у него из рук его палку. Вовсе не для того, чтобы затем ударить его самому, просто не хотел, чтобы он забил меня насмерть, как только что это сделал со щенком. Но старик, решив, что я сам теперь собираюсь убить его, вцепился в дубину намертво.

Я умел отнимать оружие у противника, Олег успел неплохо научить. Но сейчас тело никак не хотело слушаться, руки были непривычно слабыми и неуклюжими, и вырвать дубину у деда мне не удавалось. И тот тоже понял это, на лице его, только что искажённом смертельной тоской, вновь появилась жуткая ухмылка. Вот сейчас он оттолкнёт меня, собьёт с ног, точнее – просто уронит, на ногах я и так практически не держусь, встанет сам, опять замахнётся дубиной…

Я не стал ждать, когда дед меня уронит. Упал сам. Коленом на голову деда. Жёстко вкладывая весь свой вес в этот удар коленом. Сил у меня не было, но вес никуда не исчез. И был он вовсе не шуточным, мало кому из сверстников я уступал размерами. Для того старика моего веса хватило вполне…

Хруст, раздавшийся от удара, я не смогу забыть никогда, этот звук будет преследовать меня до конца моей жизни. Я медленно поднялся, забирая палку у бившегося в конвульсиях деда. Не знаю, смог бы он выжить после того моего удара коленом. Вряд ли. Но я не стал проверять. Я не мог смотреть безучастно на его агонию. Ударами дубины я добил, убил его окончательно. Со щенком я не смог этого сделать, а с этим стариком почему‑то смог. Может быть потому, что онемение в теле, туман в сознании ещё не прошли, я продолжал действовать как в полусне, наблюдая за собственными действиями как бы со стороны.