Сергей Лобанов - Сквозь Время

Иван толкнул её рукой в грудь и зашёл в квартиру, закрыв за собой дверь.

Упавшая женщина отползала от его ног, испуганно глядя снизу вверх.

Осмотревшись, Бес направился в одну из комнат. Никого. Не обращая внимания на сидящую в углу сжавшуюся от страха женщину, он прошёл во вторую комнату и увидел стоящего в манеже годовалого ребёнка. Вероятно, тот принял капитана за папу, заулыбался во весь рот с только-только появившимися молочными зубками, и протянул навстречу ручки.

Ворвавшаяся в комнату женщина, несмотря на небольшую комплекцию, чуть не сбила Матешина с ног, схватила ребёнка и отскочила в дальний угол комнаты. Её лицо было бледно, губы тряслись.

– Что вам нужно? Уходите! – проговорила она испуганно на ломанном русском.

– Из-за вашего сына погибнет два миллиарда человек, – сказал Бес на её родном диалекте.

В глазах женщины мелькнуло удивление, но вновь быстро сменилось испугом.

– Кто вы? – спросила она уже на своём языке.

– Отпустите ребёнка и отойдите в сторону, – зло сказал капитан.

– Вы хотите его убить?! – ужаснулась женщина. – За что?!

– Из-за вашего сына погибнет два миллиарда человек, – повторил Бес

– Вы сумасшедший! Уходите! Уходите немедленно! – крикнула отчаянно китаянка.

Капитан смотрел на улыбающегося ребёнка, будущего диктатора Ли Чжибо, по вине которого, если верить другому диктатору – Фэду Наассу, погибнет два миллиарда человек, и размышлял мрачно:

«Как знать, если не будет Ли Чжибо, то может не будет и третьей мировой войны? Может, человечество станет на иной путь развития – мирный?

И не надо терзаться сомнениями по поводу единоличного принятия решения об изменении будущего. Да, люди, ещё не родившиеся, никогда не родятся, но они и не узнают этого. Зато не умрут живущие сейчас, когда выросший младенец придёт к власти. Они не потеряют близких и не будут ввергнуты в хаос войны и страданий.

Не исчезнут страны и народы, не рухнет цивилизация, не забудутся языки, не образуются Сообщество и Коалиция, не появятся эти уродливые громадины домов почти без окон у основания и с редкими окнами выше, роскошь иметь которые могут себе позволить только наиболее состоятельные и вип-персоны. Не будет узких улиц с защитным уровнем, из-за которого жители самого нижнего яруса вообще не видят неба.

Не родится Фэд Наасс, а значит, не будет переворота и новой войны, одним из виновников начала которой стал я.

Всё будет по-другому.

А как?

Лучше?

Нет, жизнь показывает, что вряд ли.

А вдруг иной вариант будущего станет ещё хуже, чем видел я?

Так по какому праву я беру на себя полномочия по его смене?

А вот по какому: я видел хотя бы один из вариантов будущего и привёл к власти тамошнего диктатора. Против одного воевал, теперь хочу его убить, пока он младенец, чтобы не привести к власти другого? Спаситель выискался. Благими намерениями дорога в ад выстлана. Так, кажется?»

Когда Матешин шёл сюда, то знал точно, что сделает задуманное, а теперь стоял и понимал, что не может, не может убить ребёнка, он ещё ни в чём не виновен.

«Не виновен?! – ворвалось вихрем в сознание. – А мои отец и мать, убитые в самом начале войны?! А мои погибшие друзья за четыре года?! А мой батальон?! А женщина с двумя детьми, которую я случайно увидел во время последнего боя? А женщины и дети, гревшиеся у небольшого костерка в комнате, где с потолка, может быть, когда-то светила люстра?»

Капитан вспомнил ещё один случай, глубоким болезненным шрамом навсегда врезавшийся в память.

Это было в превратившемся в руины Питере, где он очень любил бывать до войны. С остатками своей роты, он, тогда ещё старший лейтенант, сражался на Сенатской площади. Прямо перед ним возвышались расплавленные фрагменты «Медного всадника» с разбросанными вокруг взрывной волной мешками с песком, ими горожане пытались укрыть памятник. Но слабое укрытие не выдержало прямого попадания снаряда полковой артиллерии противника.

Вся площадь была усыпана трупами – и солдат, и мирных граждан, не успевших укрыться от очередного обстрела. Везде покорёженными остовами торчали сгоревшие автомобили.

Под гранитным монолитом памятника лежал страшно обожжённый труп маленькой девочки. Её безумная мать ползала рядом, пытаясь оживить ребёнка, не чувствуя, как от жара на спине лопается кожа и скручиваются горящие волосы. Она не чувствовала боли, ей не было дела ни до кого и ни до чего, она лишь видела своего ребёнка, который почему-то не встаёт. Она не смотрела на бегущих в атаку гвардейцев диктатора. Она не заметила, как в отчаянном едином крике русские, видевшие её безумно воющую, бросились врукопашную с ножами, с сапёрными лопатками, с кусками кирпичей. Не видела, как противники, хрипя, рвут друг другу грязными руками рты, как выдавливают почерневшими от грязи пальцами глаза, как прокусывают глотки, захлёбываясь бьющей кровью; как падают вокруг раненные и убитые. Ничего она не хотела видеть. Она так и умерла, сгорев заживо, закрыв собою свою девочку…

Всякий раз, когда Бес вспоминал этот случай, к горлу подкатывал комок, а глаза застилала влага, но слёз не было. Он и не помнил, когда в последний раз плакал. Наверное, в далёком детстве.

Сейчас слёз не было тоже.

Китаянка, увидев потемневшие, страшные глаза незнакомца, слабо вскрикнула.

Бес дико закричал и, преодолевая себя, поднял лучемёт и выстрелил.

Ребёнок умер мгновенно. Женщина, получив ожог, потеряла сознание.

Когда она очнулась, плакал ещё один её малыш. Она, держась за стены, добрела до кухни, где готовила мужу ужин и где в коляске спал их второй сын, беспокойный и плаксивый, поэтому она держала его всегда рядом, чтобы вовремя успокоить.

Ещё не веря, что второй ребёнок остался жив, женщина дико оглянулась. Никого не увидев, бросилась к открытой двери и захлопнула её. Потом подбежала к малышу.

– Тихо, Чжибо, тихо, маленький. Тихо… Не плачь, не плачь, нас могут услышать, бормотала она, прижимая младенца.

На горячей плите вокруг кастрюли с приоткрытой крышкой пригорел выплёскивавшийся суп. Сейчас в кастрюле продолжали выкипать его остатки, но женщина не обращала на это внимания, из её глаз ручьём текли слёзы. Она монотонно приговаривала:

– Тихо, Чжибо, тихо, маленький. Тихо…

Бес не помнил, как вышел из квартиры. Он дошёл до первого этажа, осознал себя и решил, что дальше идти нет смысла. Вообще теперь нет смысла жить. С клеймом детоубийцы жить он не сможет. Иван сел на ступени, не чувствуя их стылости. Справа что-то характерно звякнуло. Скосив глаза, он увидел судорожно зажатый в руке лучемёт.

«Вот и решение проблемы», – отстранённо подумал капитан.

Он начал подносить лучемёт к груди, когда вокруг всё неожиданно стало менять очертания, предметы расплываться. На секунду ему показалось, что он видит Мии, а чуть дальше за стеклом Рута. А потом будто выключили свет, наступила темнота. Когда сознание немного прояснилось, Бес понял, что находится где-то в сосновом лесу, но вокруг не зима, как в прошлый раз. Сквозь высокие кроны пробиваются косые солнечные лучи и в их свете плавают едва видимые глазу пылинки, отовсюду доносится разноголосый птичий щебет, чудесный целительный воздух насыщен запахами леса, смолы, прошлогодней хвои и больших муравейников.