Евгений Щепетнов - Колян. Дилогия (СИ)

Два дня Коляна никто не трогал. Тянулись тяжелые, скучные дни в ядовитой атмосфере камеры, кусали клопы и шуршали жирные рыжие тараканы. От общения с заключенными Колян отказывался, отвлекаясь от тяжелых мыслей только на еду. Он ел, все что раздавал баландер: стараясь сохранить силы, заправлялся пищей как заливал горючее в автомобиль.

Через два дня его вызвали к следователю. В кабинете сидел незнакомый мужчина с портфелем, решительная копия Моисея Натановича, воинственно поблескивающая очками в золотой оправе. Следователь был встрепан и растерян, на его одутловатых пористых щеках алели красные пятна. Видимо, у них с адвокатом только что закончился очень бурный разговор.

— Это ваш адвокат, Кузнецов… — вяло обронил следователь, затем резко поднялся с места, взял со стола какие‑то документы и направился к двери. — Можете общаться с ним. Времени у вас полчаса. — И вышел.

— Здгавствуйте, — грассируя сказал мужчина. — Я ваш адвокат Лев Соломонович Сикорский. Я прекращу этот беспредел в отношении вас. Сколько времени уже тут сидите, и вам даже не предоставили адвоката! В общем, слушайте, как обстоят дела! — он наклонился к уху Коли и стал рассказывать ему новости.

Коля жадно слушал — следователь специально держал его в неведении, чтобы сломать психологически и добиться нужных для себя признаний. В целом оказалось, что дела не так уж и плохи. Моисей Натанович развил бурную деятельность — адвокат, один из опытнейших казуистов и крючкотворцев, уже посетил пострадавших милиционеров и договорился с ними о компенсации за ущерб, взял заявления, что они претензий не имеют. Это, конечно, вылилось в круглую сумму, но в деньгах Колян недостатка не испытывал, так что он спокойно воспринял цифру компенсации. Также круглая сумма ушла на подмазывание прокурора — адвокат сообщил, что завтра Колю выпустят под подписку о невыезде, а затем они потихоньку спустят дело на тормозах, так как грабители были в розыске, вооружены и так далее — в общем, деньги животворящие делают очень много.

Магазин уже был отремонтирован, но пока закрыт — адвокат сказал, что как только Коля выйдет на свободу, они решат, как лучше организовать работу дальше.

Когда адвокат закончил говорить, первый вопрос, который задал Колян, был про Ленку. Тут уже новости были нехорошие…

Она потеряла ребенка. Слова рушились на него как камни. Удар в живот привел к выкидышу. У нее было очень тяжелое состояние, сотрясение мозга. Сутки без сознания. Сейчас она идет на поправку.

Колян был ошеломлен свалившейся бедой. Каково там Ленке после этого… Она так гордилась ролью будущей матери.

— Николай, такое дело, — адвокат наклонился поближе к уху Коляна. — Моисей Натанович просил передать, что это был не просто грабеж. Прошла информация по определенным кругам, что вы кому‑то дорогу перешли и вас хотят выжить с этого места. Подумайте, кому. Что касаемо вашего освобождения — придется несколько дней еще побыть на нарах, пока я не улажу все формальности. Скорее всего, добьемся освобождения под залог, а там и легче уже будет. Так что не переживайте, пока все идет хорошо.

От адвоката пахло хорошим одеколоном. Очки в золотой оправе поблескивали, а из рукавов белой рубашки выглядывали золотые запонки с камешками. Неожиданно колян зло подумал — это у тебя все хорошо, а у меня и не очень!

У него в горле встал ком. В памяти опять всплыло счастливое лицо Ленки.

«Кто‑то за это ответит,» — подумал он с холодной яростью.

Свидание закончилось, пахнущий потом и перегаром надзиратель отвел его опять в «общак» — общую камеру, филиал ада на Земле.

Впрочем, и в этом душном аду, пропахшем потом и сигаретным дымом, жили люди, и в этих экстремальных условиях сразу было видно, что человек из себя представляет. Колян получил от адвоката «дачку» — несколько пачек сигарет, банки сгущенки, чай, теплое белье и две пары шерстяных носков. Шел месяц январь, на улице стояли трескучие морозы, камера плохо отапливалась, а из окна с дыркой наружу для «дороги» тянуло ледяным холодом. Колян вошел в хату, дверь с лязгом закрылась за ним. Он направился к решетке, где было козырное место смотрящего и выложил на стол перед ним банку сгущенки, несколько пачек сигарет, пачку чая, несколько пачек анальгина:

— Это на общее.

— Что ж, благодарствую… Правильно сделал, по понятиям.

Смотрящий потянулся к продуктам, а Колян еще достал из сидора и выложил на стол шерстяные носки. Смотрящий сгреб все в свой сидор и еще раз поблагодарил.

— Тут малява пришла, пишут — ты правильный пацан, просили поддержать… — смотрящий с уважением посмотрел на «первохода».

Колян понял — Натан Моисеевич по своим каналам постарался, и подивился в очередной раз его связям и умению выживать в этом мире.

— Так что если что нужно — подходи, говори, не стесняйся. Сейчас чифирнем, присаживайся…

Зеки быстро кинули провода кипятильника на оголенные провода грязной, никогда не выключаемой лампы, поставив одного на стреме у глазка двери, загораживая, чтобы не пропасли.

Смотрящий, Колян и еще двое зеков из блаткомитета сели у стола и по очереди стали пить кисловатый, терпкий напиток из одной кружки, внимательно следя как Колян с ними вместе прихлебывает из нее. Это тоже была проверка — если человек выдает себя не за того, кем он является, а на самом деле он, например, опущенный, он не станет пить вместе со всеми из одной посуды — таким образом он «зашкварит» остальных и для него это верная смерть.

Так Колян был принят «своим» в хате и потянулись нестерпимые дни ожидания свободы. Все было не так просто, как казалось, статьи на нем были довольно тяжкие, и Колян не обольщался тем, что ему скоро придется выйти. Отсидка затянулась на три недели.

За это время его пару раз вызывали к следователю. А еще вызывал на задушевные разговоры «кум» — главный оперативник тюрьмы, предлагал сотрудничество, мол, давай «освечивай» разговоры сидельцев, я же тебе смягчение режима, и т. д. и т. п… Но без фанатизма. Колян не был так уж интересен операм — это была их обычная рутинная работа на авось: «а вдруг прокатит». Он, конечно, вежливо отказался стучать, стараясь не обозлить кума, и тот отстал. В камере шла рутинная жизнь — люди, скопившиеся как черви в помойке, выживали как могли.

Атмосфера камеры была накаленной. По–другому быть и не могло, если в ограниченном пространстве в нечеловеческих условиях собралось несколько десятков взрослых мужиков, тут же находились люди с реально съехавшей крышей, с психозами и маниями. Да и сами стены тюрьмы диктовали подозрительность и недоверчивость ко всем. Нельзя было говорить о своем деле — «делюге» — тут же могли донести, нужно было следить за каждым своим словом, чтобы не быть втянутым в разборки. Колян не мог позволить себе никаких разборок, никаких действий, которые могли бы дать повод администрации накрутить ему срок — он должен был выйти отсюда как можно скорее…