Сергей Сезин - Нарвское шоссе

Головы у многих болели, потому Моня, который одновременно исполнял обязанности санинструктора, пострадавшим раздал какие-то пилюли. Я пилюлю тоже съел – помогло, хоть и не сразу. Егор отказался – он не любил разное аптечное добро и потому решил терпеть.

Вечером я занялся чисткой винтовки. Когда утром мы с Моней приволокли оружие в дот, я попросил Островерхова отдать мне немецкую винтовку. Он удивился просьбе. А я, честно, и сам не знаю, отчего попросил его об этом. Так вот, всплыло желание – и все. Но пояснил тем, что я с ней знаком, а другой безоружный может и не знать, как с ней обращаться. Когда Федор Ильич спросил, а где я с ней ухитрился познакомиться (ведь в латвийской армии я не служил, а коль служил бы, то в ней не «маузеры» были), я ответил, что раньше рядом с нами жил старый охотник-латыш, вот он и давал нам, мальчишкам, уроки, как с нею обращаться. Только у него она была подлиннее, чем эта. Вот сказал и понял, что опять что-то ляпнул. Но Федор Ильич мне отдал ее и патроны к ней. Один немецкий комплект подсумков оставили мне, а второй отдали Паше. Но Паша тут же обнаружил, что наши обоймы в него не пролезают. Островерхов с тяжким вздохом отобрал подсумки у Паши и спрятал, сказав, мол, на что-нибудь пригодятся.

А во время чистки сюрприз ждал уже меня, а не Пашу. У немцев, оказывается, шомпол был не цельным, а разборным. И каждая часть – в разных винтовках. Оттого я почистил ее по сокращенной программе – насколько моего куска хватало. Когда я пожаловался Федору Ильичу на немецкую пакость исподтишка, он только хмыкнул и сказал, что в каждой армии с ума сходят по-своему. У французской винтовки, с которой ему пришлось воевать одно время, вообще металлического шомпола не было, а была веревочная протирка. Вернее, так ему объяснили, что она к винтовке полагается, а в наличии нет. Сначала он пробовал воспользоваться веревкой, которую нашел, плюнул и раздобыл шомпол от русской винтовки. Таскать шомпол отдельно – это была та еще морока, но как-то справился. Поэтому он обещал помочь выдавить из снабженцев для меня шомпол. А там как-то справиться можно – мы ведь не пехота, часто не перемещаемся, и в доте место найдется. Потом Федор Ильич начал рассказывать про прицелы винтовок, но тут его позвал Волох, поэтому он обещал рассказать позже.

Я это взял на заметку и, когда был вечерний перекур, напомнил ему. Федор Ильич с некоторой неохотой начал:

– Ты знаешь, может, я и зря тебе про это рассказываю, но кто ведает, когда человеку какое знание пригодится? А хотел я тебе рассказать вот про что. В Гражданскую войну оружие было самое разносортное, отчего мороки с ним было, как вшей в кожухе. Про шомпол я тебе уже сказал, но думать нужно было и о прицелах. Наша родная трехлинейка прицел имела в шагах, австрийская – тоже, а вот немецкая и французская – в метрах. А в «энфилде» прицел был размечен в ярдах. Метр к шагу относится, как десять к семи, а ярд к шагу – как семь к девяти. Тьфу, наоборот! Но это я сейчас все это знаю, а что тогда знал?.. А таких, как я, неграмотных и неученых – наверное, половина из нас была. Вот скомандуй нам: «Прицел шесть!» Ребята с трехлинейкой установят правильно, а остальные, у кого винтовки другие? У «энфилда» разница уже будет на сотню метров от нужного! Поскольку много людей не знали, чем метр отличается от шага, а еще у каждого прицела своя изюминка, как его устанавливать – поднять или не поднять, откинуть или не откинуть, то я думаю, что стреляли мы, как я сначала, и попадали только иногда, когда цель была на дистанции прямого выстрела. Но, пока я рядовым бойцом был, меня это сильно не волновало. Когда же я помкомвзвода стал, то тогда у нас в дивизии уже у всех были трехлинейки, да и я подучился. Помнишь, я тебе рассказывал про нашего начдива, товарища Щорса? Тогда он, как мы считали, под петлюровский пулемет попал и пулю в голову получил. Он себя не жалел, в атаку ходить не боялся, а отважных, увы, убивают. Мы по нему очень горевали.

А вот в тридцать восьмом году поехали мы с делегацией завода в подшефную часть. Приехали, по части ходим, и гляжу я, а это мне навстречу идет мой старый товарищ Яков Маланюк, с которым мы в щорсовской, а потом и в восьмой дивизии служили. Только я демобилизовался, а он остался на сверхсрочную. Отрастил себе усы, как у Тараса Бульбы, и пузо, как у буржуя на плакатах. Мы потом у него в гостях долго посидели, молодость свою вспоминали. И уже после не первой чарки он мне по секрету сказал: ему добрые люди шепнули, что в тридцать седьмом году одного командира арестовали, и командир этот признался, что он товарища Щорса застрелил, чтоб его место занять. Фамилию он мне назвал, но у меня она сейчас в памяти не задержалась – не то Наумович, не то похоже [19]. Яков пожалел, что поздно о том узнал, а то бы этому завистнику башку самолично открутил. И я тоже это сказал, ибо дай мне этого Наумовича тогда, я бы долго не думал, что с ним сделать.

Мы расстались, а меня еще долго мысль про это грызла. И я даже вспомнил этого человека, про которого Яков толковал. Он после смерти Щорса дивизию возглавил. И что-то прошла моя злость на него, и даже подумалось, что вряд ли он мог это сделать. Он из крестьянских детей, только его батька от земли ушел и шахтером стал. За Советскую власть был с самого начала и чуть ли не с каждым врагом ее воевал. И пулям не кланялся. Что-то тут не то.

И самое главное, отчего его про смерть Щорса спрашивать стали? Тогда никто его не подозревал, комдивом назначили, и воевал он, как положено. И даже потом никого в подлом убийстве Щорса не подозревали. Вот когда отравили комбрига Боженко – тут пересудов было много, кто это сделал. Говорили всякое – и про молодую жену, и про врагов, и даже про своих. А потом понял, отчего старая история поднялась, хоть это не я такой умный, а другой человек меня на эту думку натолкнул. Дело в том, что раны от пули разные: там, где пуля входит, – рана отличается от той, где она выходит. Я-то это много раз видел, только по малограмотности своей не допер. То есть подняли историю со смертью Щорса потому, что убит он оказался пулей не в лоб, как должно быть в атаке, а в затылок! Видимо, могилу вскрывали и посмотрели, где какая рана.

Только не готов я сказать, что Наумович в этом деле виноват. Скорее всего, такой же паренек, как и я, неграмотный в военном деле, не так прицел установил – и все, нет хорошего человека…

– Федор Ильич, а как же убитого Щорса исследовали? Он же умер двадцать лет назад, а за это время одни кости останутся?

– Вот про это сказать могу точно. Мы не хотели Щорса хоронить ни в Коростене, ни в Киеве, чтоб всякая сволочь петлюровская его из могилы не вырыла и над мертвым не глумилась. Оттого мы его тело как следует обработали, чтоб довезти его до Самары и похоронить. Очень старались, чтоб тело сохранить. И думаю, что не зря.