Дмитрий Автомонов - Состязание

— Думаешь, кто-то ждет перемен именно отсюда?

— А почему нет? — Мара оживилась, — На какое-то время мы будем самыми значимыми и наблюдаемыми персонами в стране. Стоит только показать пример.

— И ты тут же получишь пулю в голову от…

— От тебя?

Олег опешил и уставился на нее удивленными глазами.

— Что?

— Ну, ты же жнец, — протянула в ответ девушка.

Ему хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть или залепить пощечину, чтобы она свалилась со стула и покатилась по полу. С трудом поборов вспыхнувшую злость, Олег шумно выдохнул.

— Это Гриф тебе сказал?

— Здесь все так считают.

Вот оно. Все было проще, чем он думал. Если бы не смесь силы и безразличия в его облике, который видели остальные, Брида не выбрала бы его для состязания. Им нужен был тот, кого все будут считать самым опасным участником, но не главным претендентом на победу. Тот, кого все назовут уравнителем в игре, которая может пойти наперекосяк, или как в текущем обсуждении, если кому-то из атлетов взбредет в голову строить из себя нового мессию, пытающегося донести свои идеи сразу до миллионов зрителей.

— Я пришел сюда, чтобы единственный дорогой мне человек больше никогда ни в чем не нуждалась и могла ничего не боясь встретить еще хотя бы один рассвет. Чтобы мир вокруг не поглотил ее своим смрадным дыханием, не записал в списки смертников, заранее обреченных на страшные муки перед смертью. Если ты, как и остальные думаешь, что жнец — это я, тогда держись от меня подальше.

Он встал, опрокинув стул, эхом громыхнувший в просторном помещении, и быстро пошел наверх.

— Я знаю, что это не ты.

Голос Мары едва коснулся его слуха, но мужчина не остановился. Он был слишком зол и взвинчен, чтобы продолжать эту беседу.

В ту ночь он смог поспать всего несколько часов.

Его снова мучали кошмары о детстве.

В голове звучал голос отца, шум бьющихся бутылок, блестящие стекляшки перед глазами, капающая с разбитых губ кровь. Он пытался прятаться, убегать, но все было бесполезно. Голос, он редко видел лицо, настигал его повсюду. Врезался в сознание, забирался под кожу и разбирал на атомы, ломая все, что еще уцелело, будто выжигая напалмом. Дождь продолжался и во снах, выливая на Олега все новые и новые порции воспоминаний, нещадно затопляя сознание старой зарубцевавшейся болью, которая не уходила и не меркла.

Вот он пытается вырвать из взрослых рук маленькое зеркало в бронзовой оправе. Тонкая трещинка в самом низу, где находился сварочный шов, тусклый след на одном из боков. Когда-то оно принадлежало маме, а теперь было еще одной вещью среди бесконечного бардака коробок и мусора по всему дому. Олег чувствовал боль, пронзившую его висок, чувствовал, как ссадины и порезы появились на локтях из-за того, что после удара он налетел на кучу деревянных ящиков из-под бутылок с виски. Но его пальцы все еще сжимали зеркало или то, что от него осталось. Погнувшийся ободок, потерявший свою овальную форму, лопнувшее зеркало, одним стеклянным куском все еще болтающимся между удерживающими его металлическими гранями.

Следующим воспоминанием был целый день, проведенный на чердаке. Отец запер его там за то, что Олег не смог разбудить его на работу и тот опоздал. Каждый раз, как его родитель напивался, мальчик стоял у его кровати или дивана, а иногда и прямо над его телом на полу, и смотрел, серьезно раздумывая, как бы лучше его ударить, чтобы тот уже никогда не пришел в себя. После дня под пыльной и душной крышей, это желание только усилилось, но черту он так и не сможет перейти, до сих не объяснив себе почему.

Может все так, как должно было быть, а может, еще не появился тот самый фактор, который сорвет его зверя с поводка.

Снова и снова просыпаясь, вытирая со лба холодный пот и пытаясь выровнять дыхание, как будто Олег только что вынырнул на поверхность с огромной глубины, он хотел только одного, чтобы быстрее наступило утро, и он смог занять мысли и руки новой тренировкой, не позволяя памяти вновь взять верх над его сознанием.

Около пяти часов он перестал бороться с ночными ужасами собственной памяти и, выбравшись из-под тонкого одеяла, прошел в ванную.

Ливень закончился, но капли воды все еще барабанили по подоконнику, стекая с крыши. Город спал, и почти не было слышно каких-либо звуков. Гнетущая тишина казалась невероятной. Теперь она не внушала никакого чувства безопасности, наоборот, становилось только тревожнее, если все вокруг тебя молчало. Не кричали птицы, не слышались выстрелы, не шуршали колеса машин. Даже раздающиеся голоса самых неприятных людей, были куда лучше, чем тишина. Наверное, потому что каждый боялся услышать разрезающий воздух свист снарядов и ракет, совсем, как в тот день, когда начался крах.

Уставившись на себя в зеркало, Олег долго молчал, а потом улыбнулся, проведя по нему рукой и оставляя мокрые следы.

— Если ты умрешь, она останется одна, а это значит, что ты не можешь умереть.

Не можешь проиграть, мысленно добавил он, глядя на свое отражение.

В его распоряжении были все необходимые средства гигиены: зубные щетки, паста, бритвы. В первые дни, привычно скребя по подбородку, он, тем не менее, все же решил отрастить небольшую бородку к началу состязания. Чтобы выглядеть еще страшнее для тех, кто верил, что именно он жнец.

Все было разложено по полочкам в головах атлетов. Брида не зря ела свой хлеб, подбирая такую компанию, что все они делали лишь то, что заранее было предсказано. И пусть она точно не обладала никаким сверхъестественными силами, ее талант был в другом: она видела людей насквозь, понимая их мотивы и поступки, а нехватку информации компенсировала своим чутьем, которое должно было обостриться до предела после потери зрения.

Олег вновь удивился ее способности продолжать жить и чего-то ждать даже в таком состоянии. Более того, являясь пленницей, женщина продолжала делать свою работу и делала ее очень хорошо.

У нее тоже были свои мотивы, которые могли оказаться, как самыми понятными и простыми, которые она произносила вслух, так и невысказанными, таящимся только внутри ее головы и будоражащие ее воображение каждый день от заката до рассвета, потому что мысли и образы — это все, что осталось у нее от прошлой зрячей жизни.

Они все словно прошли через перерождение.

Каждый что-то отдал или готов был это сделать. Каждый что-то потерял, или понял, что никогда своими силами не добьется этого в повседневности. Именно для них и было придумано состязание.

Для каждого жителя Новой России.

Умывшись, Олег вытер лицо и натянул майку. Октябрь перевалил за середину, но теплой одежды им так и не выдали. Легкие кроссовки и хлопковые штаны, оставались уже привычными частями гардероба любого атлета. Их различали только цифры, но вряд ли кому-то по-настоящему было интересно, как зовут девятку или четырнадцатую.