Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия

По просьбе девочек переоборудовали две комнаты — спальни раздельно, хотя можно перебираться друг к другу, а гостиная общая. «Дальней родственнице» не отказывали ни в чем, хотя порой Целест задавался саркастичным вопросом — потакали бы Вербене в каждом капризе, не стань она «богиней Виндикара и всей Империи Эсколер», или же постепенно статус ее упал бы до «приживалки»?

— Вы ползете как садовые улитки, — послышался сердитый голос, а затем Элоиза втянула обоих в свои владения. Вербена сидела на подоконнике и, похожая на русалку из легенд, расчесывала волосы; смуглая кожа казалась темно-медовой в свете гаснущего вечера. Она соскочила и кинулась к Целесту:

— Привет, — повисла на нем, подтягиваясь на цыпочках, чтобы чмокнуть в щеку. Целест отметил заколку— цветочный венчик, и обнял девушку. Все как всегда. Хорошо. — Так редко заходите… много работы?

— Вроде того. — Он скривился. — Не будем о ней, ладно?

— Да-да. — Элоиза поправила складку на элегантной темно-алой блузке. Она переросла привязанность к розовому и тотемным выбрала багровый. Цвет власти. Цвет открытого огня. — Мы не для того вас позвали, чтобы вы всякие кошмарики про одержимых рассказывали.

— Как скажешь, — выдохнул Рони, он жался к порогу, словно гостиная — бежево-алый уют, несколько кресел и стеклянных статуэток-подставок, вазы с цветами и пара элегантных безделушек, — была переполненной нейтрасетью темницей. Он попытался коснуться Элоизы, но та увернулась. — Все, что хочешь.

— Опрометчивые слова, мистик. А вдруг я потребую твою голову? — усмехнулась дочь Сенатора. Она прикоснулась лакированным ногтем к подбородку Рони, а когда отпустила — он подался назад и спрятался в кресло с ногами. «Теперь будет молчать до конца вечера», — Целест переглянулся с Вербеной.

Все так знакомо.

И это хорошо.

Он запрыгнул на подоконник и зажег сигарету собственным дыханием, вызвав короткие аплодисменты Вербены и столь же короткое «выпендреж!» Элоизы. Вербена устроилась рядом, глаза ее сияли.

— Короче. — Элоиза выдержала театральную, а вернее, ораторскую паузу. — Мы тут придумали…

— …Чтобы я выступила перед Гомеопатами, — закончила Вербена.

Целест присвистнул. Выдохнул дым в распахнутое окно.

— Вы сидите, как сычи в дупле. Если выбираетесь, так только на облаву. А когда появляетесь среди людей… то есть, — Элоиза запнулась, но продолжила почти моментально, — среди обычных людей, многие относятся к вам предвзято. Можно понять, конечно, но это же неправильно! Я ведь не перестану называть тебя братом, Целест, оттого, что ты плюешься огнем или кислотой?!

— Ты — нет. — Он завис в полуметре от пола и вернулся на подоконник. Вербена вспорхнула, словно синица с ветки, оттолкнула названую сестру и заговорила быстро-быстро, язык ее скоростью уподобился танцу, но двигалась она все же изящнее, чем говорила: — Мы хотим большой праздник, и чтобы там все аристократы, и кто захочет, но самое главное — чтобы вы пришли, Магниты, ученые, теоретики. Настоящий праздник для всех, и тогда все поймут — вы хорошие, не убийцы и не мозго…

Она осеклась. Закусила указательный палец — жестом, тщательно скопированным у Целеста. Рони кивнул ей: все в порядке.

Целест щелчком отправил окурок вниз — тот приземлился прямо на цветочную клумбу и опалил белую кисть пиона.

— Орден Гомеопатов не нуждается в благотворительных акциях, Элоиза. Мы не уроды из Цирка в Пестром Квартале, мы — защитники, — сказал Целест. — Защитники самой цивилизации. Без нас не было бы никакого Мира Восстановленного, позволь напомнить.

Элоиза сжала кулаки, скулы и щеки покраснели до оттенка ее блузки.

— Защитники! Кодла маньяков и палачей, вот как вас называют — в тошниловках на рынке и в элитных клубах шепчутся, мол, вы ловите кого попало и ради забавы раздираете на части, словно голодные псы. Недавно по Площади Семи мятежники водили отключенного и выкрикивали — «его душу сожрали ублюдки из Цитадели», а потом указывали на прохожих — «ты следующий». Стражам едва удалось разогнать толпу. Но Вербена — богиня Виндикара, если она вступится за Гомеопатов, ее послушают и аристократы, и писаки, а через них и простолюдины… О черт, да ты ничего не понимаешь! И ваши эмпаты тоже! — Рони вздрогнул всем телом, словно хлестнули плетью. — Вас ненавидят за пытки и жестокость, а дурацкие газетенки подливают масла в огонь. И Сенат ничего с этим не делает, а может, и не спешит делать — в Сенате-то люди, а не мутанты!..

Целест замер посреди комнаты. По мере того как Элоиза повышала тон, он сутулился, будто практикуя трансформацию тела, делался ниже ростом. Волосы закрыли лицо рыжей маской. Он напоминал оборотня в полнолуние — еще немного и завоет дикий зверь.

Вербена мягко тронула его ладонь.

— Элоиза права, — сказал Рони. — Я чувствую ненависть. Иногда дышать тяжело, точно воздух пропитан ядовитым дымом. Я закрываюсь, но…

Целест встряхнулся:

— И ты думаешь исправить все…

— Не я. — Элоиза развернулась к бару, только сейчас вспомнила, что следовало предложить гостям напитки. Этикет треснул на мириады осколков. Этикет… перед кем? Братцем и его мокрицеподобным приятелем? Она звякнула прозрачными дверцами.

Вернулась она с дежурным набором, на позолоченном подносе плескалось в разномастных бутылках вино, крюшон и вода в графине. Целест залпом глотнул ледяной воды.

— Не я, — повторила Элоиза и провела ладонью по волосам Вербены. Та смутилась по-детски, дрогнула ресницами, но затем горделиво выпрямилась. — Богиня Виндикара.

— Они чокнулись. Просто на пару чокнулись, — хмуро пробормотал Целест. Красновато-лиловая, похожая на орхидею резиденция осталась в сотне шагов, только тогда он прервал молчание.

— Элоиза говорила правду.

— Знаю, — отмахнулся Целест. Из кармана едва не вывалился давешний баллон с нейтрасетью, а вместе с ним — воспоминание о перепуганной официантке. Клубок королевских кобр она привечала бы охотнее. — Но это глупо, воображать, будто девчонки убедят народ, а хотя бы и аристократов в том, что мы…

— Необходимы? — Рони остановился возле рекламного щита. На нем простенькой голограммой мелькала Вербена; зернистая и грубо выполненная копия уровня театральной декорации, но даже в виде рекламы она завораживала до мурашек по спине. Мимо торопливо семенил приземистый человечек в мятом костюме и нечищеных ботинках, жеваное лицо его выражало тревогу. Наверняка посыльный или мелкий клерк, посланный с неким поручением в богатый квартал. Поравнявшись с рекламным щитом, он едва заметно улыбнулся землистыми губами.

— Есть мозг, и есть чувства, Целест, — прокомментировал Рони. — Магниты защитники и спасители, понимает мозг, а страх кусается под кожей. Страх и ненависть. А кожи-то побольше.