Эльдар Салаватов - Кровь. Закат

В двери из прессованных опилок, в том самом месте, где когда-то была дурацкая, вечно заедающая и непонятно зачем нужная защелка – теперь круглое неровное отверстие. Дыра под дверной ручкой, в которую проникает узкий лучик света. Кровник видит пылинки, кружащиеся вокруг этого луча.

– Ты свет в ванной не выключила?

– Выключила. Боишься, счетчик намотает?

– Иди, выключи.

– Вот же, жмот! Да выключила я, выключила… Это фонарь с улицы в зеркале отражается… Отражение это… как зайчик солнечный… только от фонаря…

Они лежат и смотрят на движение пылинок в пространстве. Их танец в этом узком луче похож на медленно кипящее варенье. Варенье из чего? Кровник чувствует тепло тела рядом со своим. Слышит, как она опять шуршит чем-то в темноте.

– Ну что там еще… – Кровник поворачивает голову, – шило у тебя в заднице?..

– Это ты так спать хочешь? Хотел бы – давно бы уже вырубился.

– Я не хочу… Мне надо… или хочу? В общем, надо…

– Спокойно. – говорит она. – Сейчас тебе тетя сказочку на ночь расскажет, и заснешь…

Она поворачивается, и лучик света попадает в ее глаз. Он сначала даже не понимает, что именно видит: крупная бусина глубокого незнакомого ему сейчас цвета вспыхнула на доли секунды в темноте.

– У тебя глаза карие?

– Когда как, – отвечает она. – А теперь ааалллеее ОП!..

Она, взмахнув кистями как фокусник, соединяет ладони – и тут же разводит их в стороны.

Кровник моргает: меж ее пальцев, прямо из темноты, из воздуха, из ниоткуда вырастает с тугим шелестом пестрая лента. Яркая переливающаяся змея. Он даже успевает удивиться, даже успевает шевельнуть надбровными дугами, прежде чем понимает: в руках Пилотки катушка с диафильмом. Она приближает пленку к своему лицу, ловит яркую точку луча, всматривается в крошечные кадры на целлулоиде. Цветные пятна отпечатываются на ее лице, окрашивая лоб, нос, щеку…

– Блин, – говорит Пилотка, – тут названия нет… в смысле, начало оторвано. Не хватает кадров, наверное, пяти…

– Да по фигу… – Кровник поворачивается к ней спиной, сует ладони под мышки, укладывает ухо поудобнее:

– Давай, тетя… рассказывай.

– Юниверсал пикчерз и трай стар пикчерз представляют… – прогундосила она, пародируя известного переводчика видеофильмов. Кровник хмыкнул в стену.

– Смешно, – сказал он.

– Жил один добрый молодец, и звали его Иваном. И был у него брат младший – Алешка. Родители их рано померли, и воспитывал их дядька… летом они вместе сено косили, рыбу ловили, дрова рубили да сани к зиме готовили… как стукнуло Алешке восемнадцать годков, влюбился он в Настеньку, дочь кузнеца местного… любили Настя с Алешкой друг друга сильно и даже свадьбу готовились сыграть…

– Вот жеж… – пробурчал Кровник, – молодцы…

– Что не так? – спросила Пилотка.

– Все так… чуть потише, если можно… – он шмыгнул носом, – пожалуйста…

– Олл райт, Христофор Бонифатьевич, – сказала Пилотка и продолжила вполголоса:

– Пришел как-то вечером в соседнюю деревню из столицы человек с солдатами – забирать местных дитятей мужеского полу, здоровьем и возрастом подходящих в рекруты… Прибежал той же ночью к Ивану Алешка, бледный как смерть… узнал он от знакомого дьяка, что записан он в бумаге у человека из столицы, что на бумаге той печати гербовые с орлами двуглавыми, и что заберут его завтра поутру в солдаты пожизненно…

Упал Алешка в ноги Ивану, плакать стал, головой оземь биться, говорил что нет ему жизни без Настеньки, помрет он от горя в солдатах или руки на себя наложит… Сжалился Иван над братом… Вышел на следующий день к человеку с бумагой царской, назвался Алешкой и ушел вместо брата младшего в солдаты…

Пилотка почти шептала. На такой громкости ее голос был совсем другим: исчезла резкость и острота согласных, смягчилась звонкость гласных, сгладились шипящие… Слова ее вили нить повествования, складывались в паучьи узоры, затягивали как омуты…

– Долго ли, коротко ли, а прошло десять лет. Хлебал Иван солдатскую кашу, постигал воинскую науку прилежно, бился с басурманами за морем и на море, и в горах, и в пустынях… Стрелял лучше всех в полку, и пули вражеской не боялся… ружье свое всегда наготове держал, а саблю точил остро как косу…. Своих в беде не бросал и приказы исполнял беспрекословно…

Будит его как-то ночью Федька Заяц – солдат из Иванова полка. «Что такое?» спрашивает его Иван. «Брат к тебе пришел, дело срочное, говорит». Иван оделся быстро и пошел за шатер. И точно – Алешка, брат его, взрослый совсем, с бородой. Обнялись братья крепко, поцеловались… «Что привело тебя?» спрашивает Иван. «Беда» – говорит Алешка «Не знаю уж к кому кроме тебя обратиться, Ваня».

И рассказал Алешка, что женился он десять лет тому на Настеньке, как и собирался, что все у них было хорошо, родила она ему дочку Машеньку, умницу, мамке и папке помощницу… А год назад приехали из столицы инженеры заграничные и стали неподалеку от деревни яму в земле рыть, шахту строить – чтобы руду железную добывать и на заводе – который ниже по реке построили – пушки и ядра чугунные отливать… Пригнали они каторжан с далекой каторги, прорыли дыры в земле, ходы такие глубокие, что света солнечного оттуда в жисть не увидишь – да бросили… не нашлось там руды, сколько им надобно было, быстро она вся закончилась… ушли инженеры заграничные в другие места руду разрабатывать, а вход шахту засыпать повелели… И все бы ничего, но стал народ в округе пропадать: то пастушок, который коров пас, то охотник с охоты не вернулся… Стали люди сказывать, что зовет их голос дивный девичий из-под земли… манит в подземелья ласково… прелестями прельщает… Нельзя голос тот слушать, бежать от него надо со всех ног… но не удержаться, говорят… совсем человек голову теряет… идет на голос в дыру эту подземную и пропадает там с концами… а потом в саване по дорогам ночным бродит, на путников нападает да кровь из них пьет. А вчера ночью Машенька – дочь Алешкина любимая, единственная – сгинула бесследно… только подружки, с которыми она цветы у дальнего озера собирала, будто бы видели, что шла она в сторону шахты…

«Помоги, Иван!» – взмолился Алешка – «Вызволи Машеньку из беды!». «Так как же я ее спасу?» – удивился Иван, – «коли непонятно от чего ее спасать!». «Нечисть там, в норе этой подземной живет», – говорит Алешка, – «семья вурдалачья. Людей в вурдалаков обращает и себе служить заставляет! Но не сразу это происходит, не сразу человек нелюдью становится… есть еще сегодня времени до полуночи у Машеньки, а после полуночи обернется она в мертвячку и станет в лугах полнолунных хороводы с покойницами да утопленницами водить». «Так ружье мое разве ж супротив нечисти поможет?» – спросил Иван. Рассказал тогда Алешка, что дед Машеньки, старый кузнец Егор, тому, кто за внучкой в логово к нелюдям отправится, пообещал выковать из стали заговоренной сердце железное, обручами булатными скрепленное… не дрогнет такое сердце даже при виде самого черта. Пообещал кузнец Егор клещи волшебные дать, которыми зубы ядовитые из вурдалачьих пастей поганых выдергивать, да слово заветное против нечисти шепнуть… Согласился Иван еще раз помочь брату Алешке. Взял он ружье свое верное, вскочил на коня и поскакал в родную деревню. Увидел он по пути, что за холмами, за горами зарево красное разливается… Думал Иван, что пожар большой в тех краях начался… Но услышал звон малиновый и понял, что кузнец Егор раздул свои горны, железо заговоренное сварил и кует ему сердце такое, что не дрогнет при виде и самого черта. Пришпорил Иван коня своего вороного, а конь вдруг споткнулся, ударился оземь и