Эльдар Салаватов - Кровь. Закат

– Нет. И не уверен, что хочу.

– Пять минут, – сказал Шам. – Отдохни…

Кровник нашел взглядом табуретку, придвинул и уселся на нее, закинув ногу на ногу. Он взял себя за колено обеими руками:

– Пять минут.

– В Ленинграде по ночам стали пропадать люди. Это лет пятнадцать назад было. Просто утром выяснялось, что кто-нибудь из жителей Колыбели Революции исчезал. Пропадал без вести. Растворялся. Милиция заподозрила неладное очень быстро. Опросы родственников, соседей и друзей складывались в очень простую, но странную картину: каждого из пропавших последний раз видели выходившим позвонить. Пытались по распечаткам с городской АТС выяснить, кому и зачем они звонили. Потом кто-то произнес слово «Эфир». Когда-то телефонные узлы многих крупных городов Советского Союза были оснащены декадно-шаговыми станциями. Очень простая, дешевая и удобная автоматическая система. В конце семидесятых в Ленинграде инженеры-связисты обнаружили, что при определенном положении шагового искателя сразу несколько людей могут позвонить на некий номер, и они услышат друг друга. Это был такой забавный сбой в системе, некая техническая неполадка. И о ней узнали. Люди передавали этот секретный номер тайком друг другу. Днем советский человек был на работе или учебе. Поэтому в тот период появилось много заспанных людей, которые носили в карманах просверленную насквозь двухкопеечную монетку с привязанной к ней леской. Ты же еще помнишь, как телефоны-автоматы работали за две копейки? Телефон давал трехминутный сеанс связи, потом выключался, монетку вытаскивали и тут же бросали обратно. Они прикладывали трубку к уху и снова слушали этот свой Эфир. Эфир, полный голосов, треска и шума. Этот хаос, где каждый кричал свое имя и свой номер телефона в надежде, что его услышат. Эти вопли отчаянья и одиночества. И они слышали. Представляешь, слышали эти номера. Слышали друг друга сквозь бредятину и мешанину слов и цифр. Записывали номера в пухлые блокноты, созванивались. Договаривались о встречах. Ехали друг к другу на последнем поезде метро. Сколько тайн, надежд, отчаянного секса и… Такой сгусток энергии…

Шам достал откуда-то из скафандра туго забитую кривую папиросу и прикурил от зажигалки, лежащей на столе. Стал пускать дым ноздрями. Запахло афганской травой.

– Дома были родители, на службе коллеги – много лишних ушей. А у некоторых вообще не было телефона. Поэтому по ночам многие бежали к ближайшей телефонной будке и звонили из нее. Орали в трубку часами, до хрипа, пока не пропадал голос. А утром некоторые из них сами пропадали пропадом. Сначала никто ничего не замечал. Потом среди эфирщиков поползли слухи. Слухи о Черном Номере. Этот номер в Эфире кричали голоса тех, кто пропал без вести в ночных телефонных будках Ленинграда. И тот, кто записывал этот номер в свой блокнот, тот, кто звонил по этому номеру и договаривался о встрече – через время тоже начинал выкрикивать этот номер. Но на работу и в школу эти люди больше не ходили. И дома не появлялись. Потом поползли слухи, что этот номер телефона зарегистрирован в сгоревшем во время Блокады доме…

Шам поперхнулся дымом и затушил папиросу в пепельнице:

– А потом появилась пословица: «Без окон…

– …без дверей, полна горница Нелюдей» , – договорил за него Кровник. Он смотрел на Шама без интереса.

– Ты знаешь, о чем я, да? – спросил тот.

– А ты сам-то знаешь, о чем ты?

– Я знаю.

– Тогда ты, наверное, знаешь, что это был за дом?

– Знаю, – кивнул Шам, – Это было заколоченное здание. Здание с наглухо забитыми окнами и дверями. Законсервированный на время Блокады кинотеатр.

– Тогда ты, наверное, знаешь, почему он сгорел? – спросил Кровник.

– Его сожгли, потому что там были они .

Кровник молчал.

– Ты же понимаешь, о чем я? – спросил Шам, – О ком я? Да?

– Тик-так, – сказал Кровник, – Тик-так.

– Их вычислил один очень странный персонаж, имя которого во всех архивах замазано чернилами. Очень странный. Говорят, он когда-то работал с профессором Ивановым. С тем самым Ивановым, который оживлял собак и оленей. Наш дядя Миша Иванов – его сын. Он мне рассказывал эту историю.

– Заброшенные кинотеатры – идеальное место для гнезда. – Кровник говорил, не меняя позы. – Эти здания специально спроектированы так, чтобы в них в светлое время суток не проникал дневной свет. Плюс в тот конкретный законсервированный кинотеатр почему-то подавалось электричество. Это тоже привлекло внимание спецгруппы. Известный случай. Он вошел в учебники. Его всегда приводят в пример на одном из первых инструктажей после подписки о неразглашении. Идеальнее может быть только заброшенное бомбоубежище или шахта.

Шам выглядел удивленным.

– Ох ты, епт… Неплохо, – сказал он. – А я думал, я один такой умный, и знаю больше всех.

– Блин… – сказал Шам, – чуть настроение не испортилось. Ты первый человек, с которым я об этом говорю.

– А ты не первый, – сказал Кровник.

– Ты знал, что в том кинотеатре, они смотрели кино? – спросил Шам. – Они смотрели кино. Сидели в зрительном зале и смотрели на экран. А ведь до того считалось, что они просто существа, внешне похожие на людей. Что им неведомы человеческие эмоции и желания. Что ими движет только голод, и единственное внятное объяснение их поведения – инстинкт самосохранения. Они сосут кровь и прячутся от дневного света – вот и все, что было известно.

– Сейчас известно немногим больше, уверяю тебя, – сказал Кровник. Он выглядел уставшим.

– Они смотрели кино. Нашли коробки с фильмами в рубке киномеханика и запустили проектор. Они смотрели какой-то двухсерийный фильм и никак не могли досмотреть его до конца. Пленка у них рвалась, они додумались ее склеивать и, в конце концов, куски из первой серии перекочевали во вторую. Потом, видимо случайно, вставили фрагмент совсем из другого фильма из соседней коробки. А может не случайно. Они резали и клеили, переставляли сцены местами, и смотрели заново и снова сначала. Дядя Миша рассказывал об этом с таким восторгом: они смотрели на фантастический недоступный мир. Наш мир. Мир, где люди, живущие под солнцем, поют и танцуют, ходят по улицам, залитым смертоносным светом. Влюбляются, мчатся на автомобилях. Летят в самолетах и плывут в кораблях через океан. Они смотрели на то, чего никогда не могли увидеть: жизнь под Солнцем. Они монтировали свой фильм. Фильм, где погибшие герои снова воскресали и шли в бой, опять целовались и любили, где не было смерти. Они вырезали и сожгли все сцены похорон и погребений. Дядя Миша и Папа видели это кино. Говорят, оно долго хранилось где-то в министерстве обороны… А потом исчезло. Просто исчезло. А никто и копии сделать не удосужился. Дядя Миша рассказывал, что когда обнаружили пропажу, пересажали всю охрану, разжаловали двух генералов, а кто-то из них даже застрелился… Говорят, это было очень странное кино. Они склеили такую огромную бобину, огромную катушку пленки в длиннющий непрерывный фильм без начала и конца. И никак не могли остановиться. Ночью они выползали по прорытым в ледяной земле ходам, пробирались под бомбежками через весь город в цеха Лентехфильма, на «Кинофабрику № 1» и рылись в хранилищах… искали… эти круглые коробки в старых мусорных баках… говорят , они до сих пор не могут остановиться, они снимают этот фильм до сих пор. Серьезно. Че ты лыбишся?.. Они делают это. Потому что кино – один из семи канонов их религии… Не спрашивай, о чем гласят остальные шесть – не знаю… собственно, и об этом-то вменяемо вряд ли расскажешь, но попытаюсь: в общем, у кино по сути – два измерения, так? И те, кого они видели на кинопленке, жители ослепительного черно-белого мира, являющиеся им с экрана – Тарзан, Чапаев, Орлова в «Цирке»… ты думаешь, они только на людей производили впечатление? А люди-то от кино дурели бля больше чем от наркоты любой! Чапаев-то как людям башню отрывал? Ты в курсе, что когда фильм в тридцать четвертом вышел на экраны, зрители на его просмотры ходили как на демонстрацию… реально – с флагами и лозунгами. И знаешь, что на этих лозунгах было написано? «Мы идем смотреть «Чапаева». А? Нормально? Этот фильм – боевое оружие. Был и есть. В осажденном Севастополе военным морякам перед боем показывали Чапаева, и сразу же после сеанса они шли прямо в бой и отбивали атаки фашистов одну за другой, грызли их зубами – потому что поклялись именем Чапаева не отдавать город врагам. Сколько поколений смотрели фильм с замиранием сердца, надеясь, что Чапаев не погибнет, что он не утонет в холодных свинцовых волнах реки Урал… а потом рыдали… рыдали как по настоящему человеку, они верили что Чапаев погиб…