Татьяна Живова - Джульетта без имени

В «кабинете» на несколько минут воцарилась тишина.

— ...Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров... — пробормотал Кожан. Лицо его разгладилось, на секунду став рассеянным и усталым. — Прав ты был, Семеныч [4] В.С. Высоцкий. Кожан цитирует первые строчки его песни «Баллада о борьбе» («Книжные дети»). , и такое бывает... — он тяпнул из бутыли хороший глоток и с полминуты сидел, не выдыхая. — Книжный ребенок ты у нас, значит. Только получается, что бегут сейчас такие, как ты, не на фронт, а Наверх. И не за гусаром, а за Шекспиром...

...Вот, значит, откуда оно все взялось. Позы, речи, «накал страстей высоких», чрезмерная эмоциональность... Понял, старый пень. Девочка-то у нас книжек начиталась. Книжек. Посреди войны, разрухи и скотства. А ты уж думал, что выродились людишки, поизмельчали совсем, только про «жрать», «пить» и «трахаться» помнят. Нет, видать, прав был Митька, мир его праху. Все кричал: «Вот увидишь, вспомнят люди, что не хлебом одним живут!» Сколько же лет назад это было? Пятнадцать? Двадцать?

Кожан вздохнул и тряхнул седоватой головой.

А ты раскис, Стасик. Раскис, как старый гриб. Эдак ослабнешь, поглупеешь и покатишься. Свои же и сожрут. Как Митьку, как Беззубого. Ты, Стасик, только потому и живешь еще на свете, что всякий дурной идеализм оставил там, на поверхности. Не время ему, идеализму, сейчас и не место. Так что бери-ка ты себя, Стасик, в руки, и не все, что слышишь, пропускай мимо ушей.

Девушка недоуменно взглянула на замершего вдруг, притихшего атамана всея Алтухи. Только что этот жуткий тип орал на нее, тряс, как тряпку, и поливал водой. А сейчас сидит, будто ему по голове пыльным мешком из-за угла прилетело. А... вдруг сейчас снова ка-а-ак... Она вздрогнула, и Кожан, словно в ответ на это движение, моментально вышел из своего секундного оцепенения. Встал, подошел, навис. Жесткие и короткие его пальцы снова протянулись вперед и взяли ее за подбородок уверенной хваткой. Кожан зачем-то повернул ее голову вправо, влево, будто пытался прочитать что-то на самом лице.

Крыся сжалась. Зажмурилась, затаила дыхание.

— Пожалуйста... — одними губами прошептала она, — не бей меня...

Кожан буркнул что-то неразборчивое, но пальцы разжал.

— Ладно, мышка, будем пока считать, что я тебе поверил. Начиталась ты книжек, возомнила себя принцессой, а этого малахольного сталкера — принцем. А он, видать, из таких же «книжных детей», как и ты. Башмак башмака видит издалека... Только он наоборот — книжек про рыцарей обчитался. Вальтер-скотта какого-нибудь. То-то быком ревел, когда ребята на тебя глаз положили... Ну да не в том суть. Что ж ты его по всем подземельям потащила, а? Раз ты добытчица — сперла бы для него новую банку фильтрующую или обменяла на те же книжки. Зачем через станции-то топать?

Миндалевидные черные глаза девушки медленно округлились.

— Об этом... об этом я как-то и не... подумала... — растерянно проговорила Крыся — Солнце вставало, хотелось побыстрее уйти и его прочь увести... не ждать... — тут она глубоко задумалась. Точнее даже, как говорили до Удара, конкретно загрузилась.

— Не, — наконец сказала она после молчания. — Где бы я эту самую банку стала искать? У добытчиков? Так сам знаешь, все наши без противогазов ходят, им эти лишние обвесы ни к чему... Ну ладно, допустим, пришла бы я к Питону и стала бы его просить срочно раздобыть мне фильтр... — девушка сморщилась и затрясла головой. — Ой, нет, ну его лесом, Питона, еще заподозрил бы чего, он ведь такой... Да и времени бы сколько на поиски ушло. К тому же я очень редко у кого-то что-то прошу, и он это тоже знает... Сразу бы начались вопросы, пришлось бы объяснять, зачем мне — скавенке — вдруг позарез понадобился противогазный фильтр... А врать я плохо умею, он меня живо бы раскусил, даром что сам же меня на добытчицу и учил... А спереть... — тут глаза девушки странно блеснули. — Ты что же думаешь, раз я безымянная грязнокровка и родилась у... желтой рабыни от случайного отца — то непременно воровка?.. И сказала же — не вела я человека через станции!

— Честная ты наша! — Кожан подмигнул девушке почти дружески. Однако на душе у него вдруг что-то неловко повернулось, и стало как-то тревожно. Он упускал что-то важное. Ум его еще не осознавал, что именно, но шкурное чутье будоражило неприятное и колкое ощущение. Что же тут не так?

Кожан привычно потянулся к бутылке. Хлебнул, поморщился (вдохнул, пожадничав, раньше времени, и виски улучило момент и огнем цапнуло нутро), уткнулся носом в зеленоватое стекло... да так и замер, ошарашенный.

Сквозь стекло бутылки на него смотрели... его собственные глаза. На чужом, незнакомом, худом молодом лице.

Да что ты будешь делать ... Кожан поморщился и только тут понял, что ему не чудится. Сквозь бутылку он глядел на сидящую перед ним сжавшуюся девчонку-мышку, вот только ее лицо он видел не все — нижнюю часть заслоняла широкая бутылочная этикетка. Он видел только верх — лоб, скулы, разрез глаз. И глаза эти были... его глазами!

Ах ты ж так твою и растак... Да нет, не может быть! Или... может?..

Во рту у него пересохло, в висках застучали молотки, и перед глазами закружились разноцветные блики. Вот тебе, Стасик. Получи, бабник старый.

Он понял, что мешало ему все это время, чего не видели глаза, но что вдруг почуяла его многажды битая и резаная опытная шкура.

Перед ним, блестя глазами и дрожа от страха и негодования, сидела его дочь. Плоть от плоти.

Кожан, не глядя, опустил бутылку на стол.

— Мышка, а мышка... — он говорил с трудом, язык его вдруг стал тяжелым, распухшим и еле движимым. — Где бишь твоя маменька жила и папашу твоего встретила? На Петровской?

— Да... Это уже в конце эпидемии было.

Крыся бросила на него несколько удивленный взгляд, отметив состояние старого разбойника. Заболел он, что ли? Или просто перепил? Чего это его так плющит?

— И звали его, кажись, Стасом?

— Ну да, — девушка кивнула, — Стас, белый скавен-добытчик... Правда, с какой он был станции — она не знала, а он и не сказал. Она и имя-то его случайно услышала — его окликнул кто-то из товарищей-добытчиков. Сам он не назвался ей. Но... почему ты спрашиваешь? — Крыся подалась вперед, словно почуявшая дичь гончая. — Ты... что-то слышал про моего отца?.. Или... знаешь его?

Кожан вздохнул и медленно, осторожно сглотнул. Крупный кадык перекатился под сухой кожей. Слова подбирались тяжело и падали свинцом.

— Так вот, мышка... Это МЕНЯ тогда Митька Хорек окликал на Петровской. Ты, мелкая, не знаешь, как меня на самом деле зовут. Да и вообще здесь это мало кому известно. А меня зовут Стас. Стас... Это я там тогда был. Надцать лет назад. А ведь как сейчас вспомнилось... Я— отец твой, мышка. Я.