Дмитрий Бондарь - Здесь птицы не поют (СИ)

— Не знаю, — оказавшись на ногах, ответил он. — У меня часов нет.

— Держи мои, — Геша расстегнул металлический браслет и протянул часы Виктору. — Нас здесь трое мужиков здоровых. Светает где‑то в полчетвертого. Итого — шесть часов темноты. Каждому по два часа. Тебе, мне и узкоглазому, сечешь?

— А дядь Вася? — удивился Виктор, крутя в руках керамические RADO с тремя маленькими циферблатами, размещенными на четвертом.

Геша оглянулся на разобравшего автомат старика, несколько секунд смотрел, как тот что‑то протирает вехоткой, сплюнул сквозь зубы:

— Не доверяю я ему что‑то. Тебя с коротышкой я знаю, а этого… Особенно после того, что он тут наплел. Ты уверен, что у него все дома?

— Ладно, — согласился Рогозин. — Вас в полночь поднимать?

— Прям как в филармонии: «вас, будьте добры, окажите любезность», — засмеялся было Геша, но быстро принял серьезный вид. — Друга своего в полночь поднимай. Он уже пару часов как спит, ему не в тягость встать будет, потом свое доберет. А я крайним побуду.

— Хорошо, — Рогозин закинул на спину карамультук и направился к выходу.

— И эта… Часы мои не прое… не потеряй, понял? Их мне босс подарил за хорошую работу. Они десять штук стоят. Гринов, понял?

На еще теплом камне под звездным небом было как‑то неожиданно уютно. Рогозин положил ружье на колени, а сам принялся рассматривать дорогие часы в лунном сиянии. И хотя в черном небе над головой блестела только половина Луны, ее света хватало, чтобы рассмотреть все в мельчайших деталях. Рогозин прочел все надписи, попробовал подзаводку, покрутил минутную стрелку взад — вперед, натянул браслет на запястье. И сразу снял: кость хозяина часов была слишком широка, на рогозинской руке часы болтались слишком свободно, так, что даже потребовалось растопырить пальцы — чтобы они случайно не соскользнули. Виктор решил положить их в нагрудный карман.

Первую четверть часа он еще как‑то вглядывался в промежутки между ближайшими деревьями, но когда из пещеры раздался богатырский гешин храп, ему это занятие надоело. Внимание потихоньку рассеивалось, Виктор задумался о том, как должно быть сейчас здорово в родном Питере. Речные трамвайчики, болтливые иностранцы, толпы туристов, шныряющих по Невскому и Ваське. Ему вспомнились мосты, узкие колодцы домов в центре, небоскребные новостройки на севере города, Нева, — все это было так далеко, так оказалось прочно заслонено событиями последних дней, что словно никогда и не было.

Виктор поднял голову к звездам, нашел знакомых Медведиц — Большую и Малую, подумал, что, возможно, где‑то там, среди звездной сыпи, находятся сейчас «космонавты» дяди Васи, — старые и еще более безумные, чем сам дядя Вася. «Космонавты» там, а монстры черт пойми откуда — здесь. Вот такой странный чейнч, бартер. Как ни складывал Рогозин «космонавтов» с монстрами, как не придумывал возможную связь, — никакой разгадки происходящему не отыскал.

Погода установилась отличная: не холодно и не жарко, небо чистое, куда‑то попряталась таежная мелкая живность и стало совсем хорошо.

Через час своего дежурства Виктор начал активно зевать, так активно и с чувством, что зажмуриваясь на полминуты выпускал из виду действительность. Он слез с камня и попрыгал на месте, разгоняя зевоту, подрыгал руками и ногами, подергал себя за уши. Эти меры позволили отогнать навязчивый сон.

Рогозин снова влез на успевший остыть камень, зябко поежился и в этот миг услышал знакомый человеческий голос:

— Вот вы где, значит, укрылись?

Виктор дернулся вправо — на звук и к своему изумлению узнал в стоявшем человеке Савельева.

— А мы с Атасом вас ищем — ищем, — продолжал, как ни в чем не бывало, говорить бывший начальник экспедиции, — никак найти не можем. Хорошее место нашли, молодцы. Да, Атаска?

Выглянувший из‑за ноги хозяина пес важно облизнулся, показав острые клыки, и спокойно потрусил к Рогозину, сжимавшему в обеих руках свой карамультук.

— Зря прятались, честное слово, — болтал, приближаясь, Савельев. — У Атаса же нюх! Это человеку трудно человека в тайге найти, а от собаки такой секрет не утаишь.

Ничего в облике Савельева не делало его страшным: обычное лицо, привычная скороговорка трепача — задушевника, добрые, почти детские глаза со смешинкой, — и в то же время оказался он почему‑то способен одним своим появлением внушить Рогозину такой суеверный ужас, что Виктору даже и в голову не приходило воспользоваться ружьем — его словно парализовало.

Атас подошел к ногам Рогозина, потерся теплым боком о штанину и деловито пошел дальше — в пещеру.

За спиной Савельева появилось какое‑то свечение и по светло — голубым сполохам Виктор быстро сделал вывод, что там, в темноте, прячется тот, кого Юрик называл юэрами — четырехлапый светящийся монстр с печальным взором неподвижных глаз.

— Да ты не бойся, Витя, — говорил словоохотливый Савельев, уже стоявший совсем рядом. — Все хорошо будет, — он по — отечески потрепал Рогозина по плечу. — Как же я соскучился по обычной человеческой речи, ты не представляешь. С Атаской‑то не поговоришь толком. Да ты не рад меня видеть, что ли? Зря. Я ведь и зарплату тебе еще не выплатил, а ты от меня бегаешь — разве это правильно?

Виктор хотел что‑то сказать в ответ, но с губ сорвалось только неопределенное, едва слышимое блеяние, потому что именно в это мгновение он увидел появившегося из‑за дерева юэра. А руки почему‑то окончательно задеревенели и совершенно не желали поднимать ружье. Ким Стальевич проследил за его остановившимся взглядом, загадочно усмехнулся и сказал:

— Все будет хорошо, Витя! Где там мои работники? В пещере, верно? Ну, пойду поздороваюсь. А ты пока с моим новым ассистентом познакомься. Его зовут… впрочем, он сам представится. Я уверен, вы подружитесь, — и снова Савельев коротко хохотнул.

Рогозин во все глаза следил за приближающимся юэром, но не мог ничего поделать — Савельев будто околдовал его, лишив подвижности и желания сопротивляться.

Ким Стальевич обошел вокруг окаменевшего Рогозина, еще раз хлопнул Виктора ладонью по плечу, крикнул вперед:

— Атас, где там остальные? Давай, показывай, дружище!

Рогозин глядел на приближающееся существо, за спиной которого виднелось еще что‑то, пока неразличимое — оно шевелилось, скрывало собой освещенные Луной деревья и тоже приближалось. Виктор пытался поднять свой карамультук, но тот словно вдесятеро прибавил в весе — каждый миллиметр движения давался столь тяжелым усилием, что жилы на руках и шее Рогозина натянулись, вздулись узлами, глаза расфокусировались, окружающие предметы стали двоиться, троиться…

Когда до четырехлапого уродца осталось всего четыре шага, Рогозин просто свалился с камня в сторону, и на краткий миг у него появилась возможность выстрелить. Время растянулось в бесконечность. Сосредоточив всю силу тела в коротком движении пальца, Виктор буквально каким‑то чудом смог выжать курок! В ночной тишине и темноте вспышка огня оказалась ослепляющей, бабахнуло так громко, что на секунду показалось, что рухнули горы, а в следующий миг Рогозин уже ничего не соображал: отдачей его опрокинуло, перед лицом теперь возникали то земля, то звездное небо — он покатился к подножию сопки, изо всех сил стараясь не потерять ружье.